Елена Блонди - Княжна
Свет молодой луны падал на высокую шапку вождя, ставил белые точки на его глазах, спрятанных в тени скрытого ночью лица. Иногда точки пропадали, когда вождь Торза опускал голову, кивая макушкой шапки. Проводил рукой по колену, похлопывал по вытертой коже штанины. И сидящая напротив Хаидэ машинально повторяла за отцом жест, под плащом проводя рукой по голой коленке.
— Все дали мне боги, дочка. Никто и никогда не мог победить твоего отца. Я видел в степи дальше, чем видит глаз сокола, уши мои всегда слышали лучше, чем острые уши рыжего лиса. Я вождь не только по крови, но и по праву. Все это знали, когда я еще рос и учился быть воином, в лагере мальчиков, еще не мужчин. Но видно, нельзя быть лучшим везде, решили степные древние боги и отняли у меня детей. Я взял трех жен, одну за другой. Были рабыни, которые делили со мной ложе в походах. А когда я понимал, и эти пусты, то продавал их, и они рожали детей своим хозяевам. Настал час, когда нужно было что-то решить, ведь вождь не имеет права жить для себя, лучший обязан передать свою кровь по времени дальше. Или я вождь и воспитываю сына. Или я ухожу. Так заведено.
Я хотел оставить племя и уйти туда, откуда пришли мы когда-то в забытые времена, о которых теперь помнят только сказания, но не люди. Тамошние люди одной с нами крови. Но никто и никогда не возвращался с вершин снегового перевала. Я мог бы, как делают наши мужчины, уйти к другим племенам, и вернуться с женой, чтоб кровь племени не застаивалась в жилах рожденных детей и их детей. Но слишком долгими были такие походы и не все возвращались обратно. А я вождь. Кто позаботится о племени, которое одно посреди степей? Ведь нет рядом других Зубов Дракона. Если остановить то, что происходит, мир станет другим, и как мы сможем жить в этом мире?
— Мир кончится совсем. Как тот, в котором небесный барашек съел все звезды…
— Что, Хаидэ?
— Ничего. Я сказку вспомнила.
Снова погасли светлые точки на черном лице Торзы. И голос его стал глухим, медленным. Вдалеке кто-то затянул тихую песню.
— Я увидел ее в степи, у мелкой речушки. Мы возвращались с охоты, втроем. И, отпустив коней, легли спать у быстрой воды, где прохлада. Никто не увидит воинов нашего племени, если мы сами не захотим того. Так и они. Пятеро воинов, они скакали, пригнувшись к гривам своих кобылиц, ветер играл хвостами, черными и гнедыми. И волосы выбивались из-под блестящих шлемов. Мы смотрели из-за густых ветвей, распластавшись ящерицами, как они спешились и переговариваясь, огляделись. Они делали это по-настоящему, как подобает воинам, и увидели все: ветки ивы в воде, рыб, идущих из глубины за мухами, сухие листья, уплывающие к далекому морю. Не увидели только нас. И думая — одни, сняли шлемы, панцири и поножи, сбрасывая их на песок. Четверо. Пятая стояла на холме, медленно поворачиваясь, готовая прокричать тревогу. Но наши кони паслись в дальней ложбине, и только наш зов мог достать их оттуда. Твоя мать, Хаидэ… Она была… Когда сегодня ты взлетела на Брата, я думал, время повернулось и потекло в обратную сторону…Они плескались в воде, как девочки моются после долгой зимы, смеялись и брызгали друг на друга. Но не как девочки, они смывали с рук и белых шей красные разводы. И панцири, что лежали на песке, потемнели от крови и пота.
Я смотрел. Хочешь знать, что я видел?
Торза поднял голову, и бледный свет луны залил его лицо, будто омывая ночными слезами. Хаидэ молчала, глядя на блестящие глаза, как у слепца, который, прислушиваясь, весь мир рисует картинами, видными только ему…
— Посмотри на свои руки, вытяни их перед собой и посмотри. И — ноги. Когда идешь, крепко ступая по траве, они сами находят путь, как степные зверьки, будто на каждом пальце у них по глазу… У тихой воды, Хаидэ, наклонись к своему отражению! Глаза, рот. Я не мог оторваться. А они, вымывшись, улеглись на песок, показывая солнцу раковины животов и плети мускулов на сильных ногах. Болтали, ожидая, когда смоет грязь битвы подруга. И, собравшись, исчезли, в три вдоха и выдоха. Только топот звучал все дальше.
— И ты не вышел? Если ты так…
— Они бы убили твоего глупого отца, Хаидэ! Я был, как ягненок, мог только не дышать. Потому и сижу сейчас здесь, с тобой рядом. Но женщины всегда женщины, даже если они воины. Много наболтали, пока думали, что слышат их только степные суслики. И я знал, что не поеду за снеговой перевал за женой, моя жена — вот, только что падала в воду плашмя, размахивая руками, и выныривала, поднимая брызги. Эния, из племени амазонок, что встали лагерем в трех днях непрерывного конского бега, у главной реки. Большего мне не нужно было.
Мои воины, говоря молча охранные молитвы, пытались отговорить меня. Да я и сам понимал, что… Но я вождь и был умнее их. Если Эния подарит мне сына, думал я, кто сравнится с нами? Зубы Дракона получат в свои вены такую кровь, какой не было. И я поехал за сыном. Один.
Хаидэ, сидевшая с раскрытым ртом, кожей ощутила сбоку легкое движение и насторожилась, постаравшись, чтоб отец не заметил, как изменилось ее дыхание. Но вдруг поняла, ее отец, непобедимый воин, лучший, Торза — великий в своем восхождении, давно одолевший снеговой перевал воинского духа и оставшийся после преодоления в живых, — не услышал. А она, дернув плечом под складками плаща, подумала мельком, это Исма, чтоб сгрызла его степная гадюка, ворочает траву, ровно объевшийся желудя кабан.
— Когда они выехали мне навстречу, в степь, я сошел с коня. Бросил лук и свой меч. Раскрыл руки и шел, думая, что проще всего достать меня стрелой. Одна стрела в горло и все. Я думал, мысль эта — последняя. Но они, сдерживая высоких коней, ждали. Твоя мать стояла по левую руку от властительницы, шлем закрывал ее лоб и переносицу, а на затылке ветер трепал хвост из конского волоса, крашенный рыжей хной. Но ярче него вились из-под шлема волосы амазонки Энии. Как золото, что рассыпалось по осенней траве.
Я рассказал, чего хочу. И мне позволено было биться за честь спать с Энией, чтоб она родила мне сына. Если она не убьет меня в поединке.
— Разве кто-то может убить тебя, отец? Ты самый сильный. Ты сам убиваешь всех!
— Если бы я убил твою мать, глупая мышь, откуда ты взялась бы? А?
— Я…
— Мы бились. И я понял, что боги указали мне на самую достойную, потому что, крутясь вокруг, подлетая и уворачиваясь от меча, я не мог сбросить ее с лошади. А она меня скинула, толкнув грудью коня на моего так, что тот, храпя, прикусил ухо моему Ариту. Я, Торза, лежал на твердой земле, шлем съехал мне на глаза и сквозь его дыры я видел, как над моей головой поднимается огромное копыто. Она — моя слабость, единственная. Твоя мать сделала во мне дыру. Не копытом коня, нет. Дыру в сердце и эта дыра кричала — ты больше не вождь, Торза, потому что тебя победили!
