Николай Басов - Золото Росийской Федерации
– Дам тридцать штук, больше не проси.
После этого он обернулся к Шепотиннику, и попросил того проследить, как казахам выдадут пшено, не слишком много, и лишь чуть побольше гречихи, но и чтобы они не сердились. А Шепотинник вдруг приуныл, и стал бормотать, что командир слишком уж щедрится перед этими, которые и одеяла-то человеческого не видели… Жалеет он, что ли, задался вопросом Рыжов, но Табунов довольно резонно и веско перебил его размышления:
– Где она?
– В крайней юрте, сами идите, – отозвался Кумульча, – я должен патроны считать.
Втроем, с неотстающим Раздвигиным они дошли до крайней юрты и вошли. Причем по степному этикету Рыжов хотел немного потоптаться у порога, даже пошуметь, чтобы внутри знали, что сейчас туда чужие войдут, но Табунов был на такие тонкости не способен. Он просто вошел, как в нормальную армейскую палатку, и пришлось протискиваться за ним следом.
Внутри было темно, но через слабый костерок, от которого ощутимо пахло, сидели три женщины. Одеты они были почти одинаково. Лишь у одной из них был большой пуховый платок. Она-то и подняла голову, слабо улыбнулась бледными, тонкими губами и сказала на чистейшем русском:
– Наконец-то вы пришли.
6.
Спать в юрте женщина отказалась категорически, на скромное замечание, что ее в обозе эскадрона и положить-то будет некуда, с непонятной интонацией ответила:
– А вы в этих юртах когда-нибудь ночевали? – Она дернула плечами, и снова, как уже разок у Рыжова было с Раздвигиным, он подумал, что это совершенно дворянский жест. – Это же хуже китайской пытки, когда тобой заставляют кормить всех блох на свете.
– И что же, такая пытка у китайцев есть? – спросил Раздвигин.
– Не знаю, но от этого не слаще.
Пришлось забирать ее, как была, в эскадрон. Женщине это почему-то понравилось, Рыжов видел, что она смутно улыбается, когда проходила мимо юрты Кумульчи, из которой сам бай, впрочем, не показывался, наверное, на самом деле, патроны считал. Зато вокруг стояло много казашек, которые настолько прониклись торжественностью момента, что даже детей своих неугомонных придерживали.
В обозе эскадрона возникла другая сложность. Следовало либо найти для женщины коня, хотя бы самого спокойного, чтобы он не сбросил ее, либо угнездить ее во второй тарантас, где перевозились все вещи эскадрона – от патронов и запасных клинков до подков и прочего имущества. Сделать это было почти невозможно, места в этом передвижном сооружении определенно не было, как бы барахло не перекладывалось, оно от тряски все-равно сбивалось неопрятной кучей.
К тому же выяснилось, что переодеть ее для верховой езды не во что – ни лишних штанов, ни подходящего кителя для нее тоже не имелось.
– Ладно, тогда пока будете трястить в тачанке, – решил Рыжов. И повернулся к комиссару. – А тебе, комиссар, придется все же пересесть на коня, оставлять пулемет даже во время переходов без обслуги я не намерен.
Так и тронулись назад, куда-то на север, хотя точного направления Рыжов еще не определил. Табунов трясся на коне осторожно, словно это был шаткий, нетвердый забор, а он был котом, который на него забрался и теперь не решается слезть. Рыжову даже пришлось пару раз объехать строй своих конников, чтобы криками и мелочными придирками стереть с их лиц ухмылки, которыми те сопровождали эту… с позволения сказать, езду эскадронного комиссара.
Лишь через пару часов он понял, что ситуация как-то выровнялась, и что теперь можно поговорить. Он подскакал к тачанке и обратился к женщине, которая – удивительное дело! – уже сумела таинственным образом привести себя в порядок. Она причесалась, у нее посвежело лицо и она посверкивала глазками в разные стороны, рассматривая бойцов и их оружие.
Разумеется, почти сразу же около Рыжова оказался и Раздвигин, а спустя еще несколько минут, заметив, что около тачанки что-то происходит, подъехал и Табунов.
– Итак, – начал Рыжов, – представьтесь, пожалуйста.
– Ого, вы умеете быть вежливым, – в голосе женщины прозвучало удовлетворение. – Анна Владиславовна Борсина.
– Вы были в обозе, который вели есаул Каблуков и некто Вельмар?
– Была, хотя, вынуждена признать, недолго.
– Расскажите вот о чем. Вас пересадили в декабре прошлого года на станции Татарской из поезда, который потерпел аварию, подстроенную Вельмаром, в сотню есаула Каблукова. Что было потом?
– Потом мы ехали, довольно долго… – она вдруг нахмурилась.
Вздохнула, еще разок осмотрелась вокруг, ни на чем не останавливая взгляд, и посмотрела Рыжову в глаза. Это был странный взгляд, от него по спине бежал холодок, и в то же время, Рыжов мог покляться, он был наполнен таким огнем, что поневоле начинало краснеть лицо. И еще, эта женщина умела вчитываться во что-то, что имелось на лице собеседника, о чем сам этот собеседник даже не подозревал. Это было совсем незнакомое Рыжову ощущение. Она как гадалка, которая взялась определить чужую судьбу, подумал он, поневоле раздражаясь от этого слишком пристального внимания.
– Есаул убил поручика, хорошего мальчика, который хотел… Кажется, он хотел всего лишь исполнить свой долг, но мессир с есаулом думали иначе. Они мне потом сказали, что поручик был ненадежен, хотя я видела другое.
– Что такое «мессир»? – спросил Табунов, который дышал совсем неспокойно, должно быть, трудно ему приходилось в седле, но отказываться от участия в разговоре он не собирался.
– Мессир Вельмар, так он себя величал.
– Что вы с ним делали вместе?
– Это он делал, я же привыкла его слушаться. Он был посвящен в придворный кружок медиумов и мистиков, к которому принадлежала и я. – Борсина начинала говорить что-то лишнее, но это, возможно, тоже следовало выслушать. – Знаете, при дворе императрицы Александры Федоровны было довольно мистических кружков. Один из них возглавлял Вельмар, но ему нужны были медиумы, всего их было шесть, двое совсем еще девочки, едва ли лет по десять. Я была одной из остальных четырех.
Спросить что ли, кто еще, помимо нее был в этом кружке… медиумов, вяловато подумал Рыжов, и не стал спрашивать. Потому что свой вопрос задал Табунов:
– Какова была ваша роль в этом кружке?
– Я же сказала, я была медиумом мессира Вельмара. – Она отвлеклась и провела руками перед лицом, словно умывалась без воды, или отгоняла таким образом тяжелые воспоминания. – В какой-то момент я стала его самым доверенным медиумом, все, самые сложные свои… магические операции он проводил через меня. – Неожиданно она улыбнулась, и улыбка у нее оказалась очень грустной, словно она не хотела этого говорить, но приходилось. – Сейчас я жалею об этом. Но что-либо изменить в своем прошлом никто не в силах.
