Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей
И вот мы здесь.
Я затрепетала, вся мокрая от пота и драгоценного масла.
– Ты наказываешь нас? – прошептала я. – Потому что мы тоже голодны? Потому что мы едим странные вещи и не можем насытиться?
Существо из зубов издало чудно́е, трескучее фырканье. Оно двигалось как домашний кот и ковыряло землю, выпуская и втягивая клыки-когти; его хвост из моляров извивался в воздухе.
– Разумеется, нет. Неужели фермер наказывает корову? Он просто её съедает, облизываясь. Ты красивая, нравишься нам, и мы предполагаем, что это место достаточно большое, чтобы здесь можно было прокормиться. Мы пропустим тебя через себя и насладимся твоим вкусом. Я ничем не отличаюсь от других существ: просто хочу есть и жить.
Глад повернулся и сомкнул свои огромные челюсти на одном из длинных кедровых корней. Он грыз корень и обсасывал, глодал точно кость. Постепенно тот сделался серым, как пепел; от него начали отваливаться большие и маленькие куски, а кора слезала бледными лохмотьями. Быть может, мне всё привиделось? А кому не привиделось бы что-нибудь в таком тёмном и ужасном месте? Корень сохранил форму. Однако в том, что от него осталось, будто зародился беспокойный ветерок.
– Ты не ешь, – негромко сказала я. – Ты тратишь и портишь.
Глад плотоядно уставился на меня: волчьи зубы в его глазницах сверкнули.
– А что ты оставляешь после себя, когда съедаешь какую-нибудь вещь? Не моя вина, что мои объедки интереснее твоих.
Мы смотрели друг на друга. Я поняла, что меня проглотят, и бежать нет смысла: он лучше знал эти туннели, сам прогрыз их во тьме под городом. Поэтому я застыла. А кто бы не застыл, понимая, что будет съеден, как спелая драгоценность? Холодное изумрудное масло сочилось по задней части моей шеи. Я думала о своей тележке, яблоках и маленьких агатовых идолах, а ещё о новом золотом вертеле, который удобно и гладко поворачивался в руке. Думала о топазе из далёкого прошлого и о том, как его сок сочился по моему горлу.
– Интересно, – сказал Глад, – как ты будешь выглядеть, когда пройдёшь сквозь меня?
Сказка о Двенадцати Монетах
(продолжение)
– Я прошла сквозь него. Он меня не съел, а, скорее, обглодал… И вот что осталось. – Вуммим с несчастным видом посмотрела на нас; её глаза были огромными и робкими на круглом лице, парившем над нами. Она погладила изогнутую шею костлявыми пальцами. – Глад вонзил в меня зубы, и моя кожа обратилась в страницы и пепел, что удерживались вместе затхлым, пропитанным пылью воздухом. Внизу, у корней банка и базилики я стала другой. Моя шея сделалась такой длинной, что я не могла есть. Мои ноги так удлинились, что я не могла бежать. Смерть всех меняет на свой лад…
Мы теперь Пра-Ита, преображённые.
Я глазел на Вуммим и ветхое вытянутое горло – такое тонкое, что сквозь него почти просвечивалось строение из мусора позади неё. Улицу прошивал вихрящийся хваткий ветер. Она развела полы своего одеяния, лёгкого и прозрачного, как одуванчиковый шёлк, и показала живот – огромный, словно у женщины, которой давным-давно следовало родить. Но вместо плоти мы увидели драгоценный камень, громадный гранёный бесцветный камень, вделанный в тело, будто она была лишь кольцом.
– Я говорю на языках смерти. – Её голос был едва различим в гуле ветра. – Меня преобразили, и я уже не знаю, кто я, если не считать того, что стала тем, что раньше ела, а оно стало мною. Весь город постигла та же участь, он последовал за Рукмини и Вуммим. Зелёные и пышные доки Варила утонули в отбросах; военные памятники рассыпались на куски. Наконец и Асаад утратил алый и золотой цвета, стал лишь собственной оболочкой – деньгами, бумагой и жестким мёртвым шелком, которые соединяет неутихающий ветер. Это происходило так медленно, что мы почти ничего не замечали, пока нас всех не преобразили: продолжали тратить деньги и торговать мусором. Это навязчивая привычка, и она не нуждается в объяснении. Но ветер, беспокойный вихрь, явившийся вместе с гладом, теперь носит нас с места на место. Он удерживает нас в целости, пока может, а потом мы исчезаем и летим туда, где есть долина или склон утёса, на котором можно передохнуть, и дыхание ветра возрождает нас в прежней форме. Теперь мы оказались здесь. Для нас это место ничем не отличается от других.
– А то место, куда ты хочешь нас отвести, со странными словами над входом? – спросила стриженая девочка.
Вуммим недоумённо моргнула, словно ответ казался ей очевидным.
– Там находится Чеканщик. Вы будете работать, как все дети. Живые работают, мёртвым это не нужно. Радуйтесь, что вас выбрали для работы. Вам же лучше. – Она запахнула своё платье и, возясь с лохмотьями, бросила на нас взгляд из-под редких волос. – Если не пойдёте прямо сейчас, вас недосчитаются на перекличке, и будут неприятности.
– Мы могли бы просто убежать, – дрожащим голосом заявил я, стараясь не думать о плоской тяжелой двери и о том, какой звук раздастся, когда она захлопнется.
– Уж поверьте, я вас поймаю, – мрачно проговорила Вуммим и поджала ногу, точно аист, намекая на быстроту, на которую нам с нашими ножками не стоило и надеяться.
Мы последовали за ней. Кто бы не последовал?
Дверь захлопнулась. Звук был такой, словно треснули кости.
Сказка о Переправе
(продолжение)
Идиллия закашлялся от сырости, и кашель заметался в лёгких, точно рикошетящая стрела. Ногти, длинные как у знатной дамы, вонзались в шест, когда паромщик налегал на него, двигая паром вперёд. Если бледный деревянный шест шёл вверх, вокруг всякий раз появлялся маленький водоворот – невидимая грязь пыталась засосать его нижнюю часть.
– Я хотел бы тебе не поверить, но здесь мало кто осмеливается лгать. Ты был в Оплаканном городе… Я тебе завидую. Сам видел его, когда ещё не было ни пепла, ни бумаг, ни рыбьих скелетов, сложенных в горы высотой с минареты. А розы там остались? Или они все побелели и побурели, дрейфуют у причалов в мёртвых доках?
Семёрка нахмурился и отбросил тёмные волосы с изнурённого лица. У него были синяки под глазами, а у глаз – линии и складки, которые однажды должны были превратиться в морщины, расщелины, канавы в плоти. Он сказал негромко:
– Иногда они залетали в двери Монетного двора, точно хлопья снега.
Идиллия кивнул. Далеко-далеко, за туманом Семёрка будто разглядел россыпь островерхих деревьев, похожих на следы кошачьих когтей в сером небе, и пустынный плоский берег. Расстояния здесь были такими большими, что водоём всё меньше казался ему похожим на озеро. Скорее это было огромное внутреннее море, и он невольно начал дрожать. Паромщик потёр колено рукой в перчатке – его кривые пальцы были уж слишком длинными.
