Диана Сеттерфилд - Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном
Эта работа напомнила ей о давнем прошлом. Юной девчонкой она нередко делала цветы из кусочков ткани, чтобы украсить ими пальто или шляпку. И в тот день, когда она впервые встретила Филлипа, к ее платью была приколота золотистая роза, сделанная из старого фартука и окрашенная экстрактом из корня куркумы. Филлип заметил и похвалил цветок, с чего и началось их знакомство.
За все прошедшие годы никто не слышал от Доры ни слова осуждения в адрес мужа — как, впрочем, и ни единого доброго слова о нем. Она просто не желала говорить на эту тему, приняв такое решение сразу же после его бегства. Стоит хоть раз обмолвиться, и слова твои будут многократно пересказаны со всевозможными вариациями, пока не осядут накрепко в соседских головах уже в сильно искаженном виде. Так что лучше не говорить ничего. Пусть все считают, что Дора и думать забыла о Филлипе Беллмене, хотя в действительности все это время ее чувства не ослабевали — они просто становились другими. В первые дни она была вне себя от беспокойства, полагая причиной исчезновения мужа какую-нибудь травму или несчастный случай. Только месяц спустя, когда все предпринятые Полом розыски не дали результата, она осознала себя покинутой женой.
Вот когда пришло время горевать. Каждый день с утра до вечера она занималась сыном, окружая его заботой и любовью, открывая ему этот мир и оберегая его от бед; а он, в свою очередь, давал ей повод радоваться, так что она почти забывала о своем горе, но, когда он засыпал, вновь не могла сдержать рыданий. Она и сейчас порой содрогалась при воспоминании о тех долгих бессонных ночах, когда она горевала по утраченному семейному счастью. Ни до, ни после того ей не доводилось испытывать такой боли. Когда же на смену ей пришел гнев? Этого она не помнила. Должно быть, все происходило постепенно. Какое-то время два этих чувства сосуществовали в ее сердце, но гнев набирал силу и наконец взял верх.
Сначала она гневалась на родных своего мужа, а главным виновником случившегося ей виделся мистер Беллмен, подвергший сына наказанию, которое тот не смог вынести. Филлипа угнетала жизнь в крошечном коттедже, он не привык вести хозяйство без слуг, а бытовые тяготы усугублялись унижением. Дора злилась и на его мать, которая лишила сына не денег, но своей любви. Лишь позднее гнев ее направился на самого Филлипа. В конце концов, ведь это он их бросил. Да разве может обида и злость на родителей оправдать человека, оставившего на произвол судьбы свое новорожденное дитя?
Она уже было решила, что смены эмоций на этом завершатся, но еще через какое-то время вдруг обнаружила, что гнев исчез, как ранее и горечь, а превалирующим чувством стала грусть. Грусть от сознания того, что лучшие и счастливейшие дни ее жизни оказались фальшивкой. Причем ненастоящей была не только любовь Филлипа, но и ее собственная любовь к нему. На деле то было всего лишь ослепление — его красивым лицом, его комплиментами и, как ни стыдно это признать, его деньгами. Прежде ни один мужчина не называл ее красавицей; ошеломленная его страстными речами и непривычным сознанием своей власти над поклонником, она согласилась бежать из дома и обвенчаться без родительского согласия. Новое для нее чувство было необычайно ярким, и тогда ей даже в голову не пришло, что это может быть не любовь.
Так что единственным существенным различием между «нелюбящими супругами» стало их отношение к сыну. Дора изо всех сил старалась быть хорошей матерью — в надежде, что ее усилия не пропадут втуне и Уильям Беллмен вырастет более достойным человеком, чем его отец. Для нее это стало своего рода искуплением.
Но сейчас, когда Уильям мучительно переживал свой вынужденный уход с фабрики, Дора не могла даже привычно утешиться размышлениями о его счастливом и успешном будущем. Сын был для нее всем, и ее собственные печали из-за несостоявшегося счастья не шли ни в какое сравнение с одной лишь мыслью о бедах Уилла. Сам он вслух ни разу не посетовал на решение Пола и уже на следующее утро отправился к своему прежнему нанимателю, мистеру Дэвису, не потеряв впустую ни одного рабочего дня. Однако он скучал по фабрике. Там он успел прижиться и почувствовать себя в своей стихии, и теперь ему очень этого не хватало.
Она уже заканчивала розу, когда объявился Уильям:
— Как ты можешь шить при таком слабом свете, мама? Красивая вещица! Что это?
— Роза. Но она не годится для женщины моего возраста. Пусть полежит в комоде до того дня, когда ты приведешь в дом невесту.
Увидев, что для цветка она изрезала образцы тканей, он досадливо скривился, но тут же превратил эту гримасу в улыбку, чтобы ее не огорчать. Нависнув над ней в сумерках, красивый и статный, как его отец, он взял розу и приложил ее к маминым волосам.
— Носи ее. Прикрепи к своей шляпке, когда пойдем на свадьбу Фреда, и я буду рад идти под руку с самой красивой мамой в Уиттингфорде.
Дора была тронута его попыткой скрыть от нее свои душевные муки. После стольких лет самоотверженной заботы о сыне она никак не могла привыкнуть к тому, что он вырос и теперь сам готов заботиться о ней.
— Позволь мне поговорить с Полом, — попросила она. — Я скажу, что ты сделал это от избытка энтузиазма, но теперь усвоил полученный урок…
Он быстро отвернулся, но мать успела заметить, как исказилось его лицо.
— Конечно, попробуй… — пробормотал он.
«Еще немного, и я расплачусь», — подумала она и в попытке отвлечься сняла с вешалки свою шляпку, однако было уже слишком темно для шитья.
По звукам за спиной она поняла, что Уилл повернулся, а через секунду он сдавил ее плечи в коротком, жестком объятии. И сразу же покинул дом.
Вот только усвоил ли он урок? На беду, энтузиазм Уилла не ведал границ. Если он что-то задумывал, остановить его было невозможно, уж она-то знала — кому, как не матери, это знать.
9
Пол свернул от берега Виндраша на главную улицу городка. Хотелось немного побыть среди людской суеты, отвлечься от малоприятных мыслей.
Поравнявшись с церковью, он вдруг увидел стоявшего на паперти Уильяма в облачении хориста. В церковном дворе толпились люди, и среди них была Дора — с красной розой на шляпке.
Нет, еще не время с ними встречаться, решил Пол. Все равно он не сможет сказать им ничего определенного.
А денек выдался погожий, для свадьбы лучше не придумаешь. Помнится, кто-то говорил ему, что нынче женится сын пекаря. Девушку Пол видел впервые, но успел заметить, что она весьма недурна собой. Ее улыбка сияла беспрестанно, а на щеках играл яркий румянец, когда молодой супруг пожимал руку Уильяму, которого она в свой черед обняла — и, надо сказать, с недюжинным пылом. После этого Уильям, улыбаясь, поклонился им обоим, а Пол испытал подобие родительской гордости. Он знал, что Уильям мечтает вернуться на фабрику, знал о его переживаниях из-за допущенных промахов. Однако сегодня, на свадьбе своего друга, он держался молодцом; и никто из присутствующих, кроме Пола (и Доры, конечно), даже представить себе не мог, каких усилий стоила ему эта улыбка.
Да и Полу очень недоставало на фабрике Уильяма. За год совместной работы он привык полагаться на племянника. Если вдруг что-то шло не так — в техническом, административном или сугубо человеческом плане, — Уильям быстро вникал в суть проблемы и подключался к ее решению, не жалея для этого ни времени, ни сил. Он одинаково успешно справлялся с поломками механизмов, запутавшейся пряжей, личными конфликтами, арифметическими расчетами и канцелярской работой. Его ловкие руки, физическая сила и коммуникабельность оказывались к месту в самых разных ситуациях, что не могло не удивлять, учитывая его юный возраст. «Это задача для Уилла, — сотню раз на дню походя отмечал про себя Пол. — Уилл с этим разберется». И всякий раз с опозданием вспоминал, что теперь должен обходиться без его помощи.
Но парень сам загнал себя в угол.
Пол не питал особой любви к мистеру Лоу. Его привлек на фабрику Беллмен-старший, при котором Лоу сделался фактически никому не подконтрольным главой красильного производства. «В этой истории вообще многовато отцовского», — мрачно размышлял Пол. Мистер Лоу выпускал отличную синюю ткань только потому, что его отец научился выпускать отличную синюю ткань; а он, Пол Беллмен, никогда не вмешивался в работу красильни только потому, что его отец никогда не вмешивался в работу красильни, — таким вот образом, передаваясь от отца к сыну, и формируются неписаные правила и традиции.
А как же Уильям? Выросший без отца, который также не знал своего настоящего отца, Уильям был свободен от всего этого. Он не зависел от правил и традиций, принимая все вещи такими, какие они есть. Над ним не довлело прошлое. Быть может, именно поэтому он лучше многих прозревал будущее. Когда прошлое не накрывает тебя своей длинной тенью, будущее должно видеться яснее, разве нет? В этой связи не грех было ему и позавидовать.
