Юрий Леж - Леж Юрий
Он не успел договорить. Небольшой пластиковый футляр, что Нина положила на угол столика прежде, чем садиться, задребезжал, завибрировал странным зуммерящим звуком. И редактор, или кто он там был на самом деле, уставился на черную, полированную поверхность удивленным взглядом. Такие вещицы только-только начали входить в обиход работников особых служб, высших армейских штабов, ну, и кое-кого из деятелей культуры.
Нина приподняла верхнюю крышку пластиковой коробочки и мельком полюбовалась на матово-черный экран, расположенный на её внутренней стороне, на маленькую, будто игрушечную, клавиатурку... ох, сколько же мучений в первые годы ей доставляла пишущая машинка с невероятно тугими механическими клавишами, и вечные опечатки, и немеющие к вечеру кончики пальцев... рядом с клавиатурой, в аккуратной выемке лежала обыкновенная, но миниатюрная, под маленькую женскую ручку, телефонная трубка. Именно она и вибрировала, получив внешний вызов.
Аппарат этот Березина получила едва ли не одной из первых среди штатских лиц, непосредственно незадействованных в особых службах, как знак признания своего таланта. Дело в том, что еще восемь лет назад, в одном из первых романов, Нина описала функционирование именно такого гибрида настольного мини-вычислителя с радиотелефоном. Кажется, это было совсем недавно, но в те годы подобное и в самом деле казалось чистейшей фантастикой.
Откровенно усмехнувшись удивленному "чудесами техники" редактору в лицо, Нина подняла трубку:
- Слушаю...
"Да, это я..." "Давно вас не было слышно, князь..." "Да, правда, у меня деловая встреча с сытинцами, но ничего серьезного..." "Разумеется, не против..." "Это большая честь, ваше превосходительство!" "Ладно-ладно, больше не буду..."
С лучезарной, издевательской улыбкой Березина посмотрела на как-то враз сникшего, съежившегося над своим бокалом коньяка редактора.
- Вы хотели поговорить со мной о чем-то существенном? Представляющем взаимный интерес? Надеюсь это будет разговор об увеличении моего гонорара за очередную книгу?..
37Алексей проснулся поздно, что для него было совершенно нехарактерно в последнее время. Гораздо чаще одолевала непонятная, трусливая бессонница, не позволяющая заснуть раньше двух часов ночи и подымающая на ноги едва ли не сразу после шести утра. Может быть, организм, вернее, психика его, так исподволь боролась с преследующими штурмовика кошмарами в сновидениях, а может быть, просто сказывались такие вот, не самые неприятные последствия контузии. А вот самые неприятные начались чуть позже, когда Алексей, встав с постели, сунул руки в рукава рубашки и попытался застегнуть пуговицы... ну, хотя бы одну... Пальцы ходили ходуном и категорически отказывались подчиняться хозяину. В очередной попытке Воронцову казалось, что уже - вот-вот... он плотно прихватил маленький пластмассовый диск и готов направить его в петельку, как тот упрямо выскальзывал из непослушных пальцев.
Плюнув в душе на глупые пуговицы, Алексей взялся за брюки, и тут ему повезло больше, смог с первой же попытки заправить в них рубашку и даже! - прихватить язычок молнии на ширинке... Еще полгода назад, только-только покинув госпиталь, он, бывало, плакал от досады на собственную беспомощность, все-таки на госпитальной койке это выглядело немного по-другому, да и в основном все там были такие: с дергающейся головой, трясущимися руками, дрожащими от малейшего напряжения ногами. И еще - повезло, что оказался в их палате очень общительный и жизнелюбивый человек из соседнего, пятого штурмового. Он и сам не раскисал, и другим не позволял впадать в уныние, мгновенно примечая и широко рекламируя даже малейший положительный сдвиг в состоянии товарищей по несчастью.
Но вот выйдя из госпиталя, Воронцов моментально ощутил себя беспомощным инвалидом. И пусть "братство штурмовиков" не забывало о нем, пусть не бросила его жена, половину из пяти совместно прожитых лет прождавшая - вернется ли Алексей из очередной командировки, но... В свои без малого сорок оказаться неспособным нормально поднести ложку супа ко рту казалось унизительным и - страшным. Самым странным при этом было счесть тот факт, что ни разу мысли о самоубийстве не посещали Воронцова даже в моменты обострения душевной хандры и физического недомогания. "Жить! жить, раз уж удалось выжить..." - порой бормотал он сам себе, пытаясь засунуть непослушную ногу в сапог.
Впрочем, постепенно состояние его улучшалось, вот только не было рядом того самого подпоручика Седова, чтобы радостно сообщить, что унтер Воронцов смог, не облившись, самостоятельно выпить чашку бульона... Маленькая Настасья, конечно, ежедневно творила свой незаметный, бытовой подвиг, но не было у нее такого странного таланта - воодушевлять других и воодушевляться самой мизерными свершениями, да и со времени знакомства с Алексеем всегда его будущая, а потом и нынешняя супруга старалась быть, как можно более неприметной дома, на улице, в гостях... хотя и удавалось ей это с преогромным трудом...
В первые месяцы утешало только то, что подобные приступы накатывали не так часто, ну, может быть пару раз в неделю, а потом и вовсе стали, казалось бы, отступать под давлением лекарств, спокойной домашней обстановки, любящей женщины... Как жаль, что это только казалось. За последние дней сорок приступы возобновились и участились. Теперь едва ли не через день Алексей чувствовал себя глубоким, разбитым стариком, не способным жить самостоятельно. И все равно - не хотел сдаваться и уступать контузии права на свое тело...
- Н-н-настя!! - чуть заикаясь, позвал Воронцов, стараясь голосом не выдать накатывающееся раздражение и злость. - Н-н-настя...
Второй раз он мог бы и не повторять, Анастасия возникла в комнате, безмолвно и невесомо, как тень, будто и не вошла, привычно открыв двери, а просочилась сквозь них. Она была... красива. Пожалуй, только это слово и возникало при первом же взгляде на уже не юную, но прелестную своим зрелым обаянием женщину. Воронова крыла волосы крупными кольцами локонов обрамляли чуть смуглое, матово-гладкое лицо, высокие, густые брови казались нарисованными вычурным художником, великолепные яркие губы были чуть приоткрыты, будто Настя хотела что-то сказать, да так и замерла на полуслове. Темные, глубокие глаза её горели сильным внутренним огнем любви. Домашний, короткий халатик обнажал красивые длинные ноги едва ли не до середины бедра и с трудом удерживал под своим покровом высокую грудь, которой явно было тесно в обрамлении легкого шелка.
- Уже встал и почти оделся... - проговорила она ненужные слова только, чтобы обозначить свое присутствие в комнате. - Хочешь позавтракать?
