Андрей Петерсон - Бледнее бледного
В очередной раз, восхитившись сокрушающей все заклятия мощью Ходы и ее потрясающему упрямству, Осси бережно раздвинула руками лоскуты желтоватого тумана, наброшенного на нее верным Стражем, и вышла из-под развернутого над ней щита.
Тончайший как игла игривый лучик, протянувшийся от замершего поодаль шара Шайи, кольнул глаз, и Осси, усмехнувшись про себя, взялась за него рукой и осторожно потянула. Шар поплыл к ней. Сначала нехотя, медленно, будто с опаской и превознемогая страх, но затем, будто признав ее право повелевать, ускорился, и уже через мгновение леди Кай перекатывала его в руке, рассматривая узор уснувших в глубине молний.
Заполучив непонятную, но явно смертоносную игрушку, Осси вновь повернулась к тройке магов. Поднимающаяся из глубин ее подсознания злоба уже била через край, требуя возмездия и справедливости. В том смысле, как понимала ее разъяренная и обезумевшая от потери друга вампирша, естественно. А в ее понимании справедливость означала – смерть. Мгновенную и окончательную, и рассусоливать тут было нечего.
Леди Кай набрала полную грудь морозного воздуха, прикрыла глаза и, вскинув руки вверх, резко опустила их, окрасив окружающий мир в цвета крови. То ли от резкого напряжения, то ли, отзываясь вызванным магическим вибрациям, но клыки, почти незаметные после утоленного на мельнице голода, вдруг рывком удлинились, в клочья разодрав десны и причинив жуткую боль. Рот сразу же наполнился кровью, и это было, что называется, последней каплей. Как добрый глоток свежего деревенского первача мигом срывает с разума покровы цивилизованности, так и этот глоток собственной крови разом превратил леди Кай в зверя.
Взвыв подобно раненому волку, и выбросив в этом вое всю свою боль и горечь утраты, Осси плеснула в существующую картину бытия немного новых красок и удержала эту вновь созданную реальность, придав ей нужную форму.
Некоторое время не происходило ничего, а затем из земли под ногами тройки магов показались тоненькие – не больше волоса бледно-желтые жгутики. Сначала один. Потом другой, третий…
Прямо на глазах они росли, удлинялись и становились все толще, толще и толще. Совсем немного времени понадобилось им, чтобы окрепнуть и дотянуться до замерших под непрекращающимся снегом аколитов.
Тик-палонги. Десятки. Сотни безмерно ядовитых змей, опутывали ноги, туловища и руки магов, лаская их своими разделенными на три части языками и грубой, как терка, кожей безжалостных убийц. Обездвиженные, но не потерявшие сознания и разума маги с расширенными от ужаса глазами следили за жуткими тварями, опутавшими их тела.
А палонги продолжали и продолжали свой танец, свивая кольца, переплетаясь, замирая перед глазами несчастных и вылизывая их своими бледными холодными языками. Но ни одна из змей не ударила мага.
Пугали, но не жалили.
Играли, но не убивали.
Хотя, наверное, лучше, если бы не тянули, а разом оборвали приговоренные жизни…
С ужасом и ненавистью смотрел на вампиршу Кройссо Велла. Всей душой рвался к ней – убить, разорвать, уничтожить. Но тщетно. Скованный по рукам и ногам незримыми путами замороженного времени, ничем не мог помочь он своим обреченным собратьям. И, кажется, леди Кай только что нажила себе врага.
Лютого, беспощадного.
Такого, который не перед чем не остановится – только волю дай… Вот только волю-то давать ему Осси и не спешила. Не входило это пока в ее планы. Не стоило с этим до поры торопиться, а там, как говорится – будем посмотреть…
Шайя Фер вел себя не в пример спокойнее. Взглядом не воспламенял, да и ненависти в нем особой тоже не чувствовалось. Если что и проскальзывало в нем, так это, скорее, – сожаление. То ли благородства в нем побольше было, то ли не привык еще миром повелевать, а потому и менее болезненно воспринял столь агрессивное неповиновение, но как бы то ни было, а вел он себя скорее как проигравший битву воин, нежели как затаившийся до времени убийца.
Абатемаро стоял чуть в стороне от леди Кай, и та лишь краем глаза видела как вздуваются мускулы на его груди, с треском разрывая тончайший силонский шелк, как иносторонним огнем полыхнули его зрачки и как он с тихим как смертный вздох шипением выпустил клыки и когти. Зрелище это, бесспорно, впечатляло, но роли никакой уже не играло, потому как Осси Кай продолжала разматывать кровавое действо своей мести.
Теперь, когда троица магов была густо опутана скользкими блестящими телами тик-палонгов, можно было переходить к следующему пункту программы. Что леди Кай и сделала, быстро пробежавшись пальцами по тонким золотистым линиям-струнам, связывающим ее со змеями. Будто на хафаре[37] сыграла.
Спутанные и перехваченные ослепительно горящими узелками струны вздрогнули, переплетаясь золотой паутиной, и тут же эхом отозвалось кольцо некромансера, полыхнув короткой вспышкой…
Необходимая для модификации окружающего мира сила текла рядом широким и нескончаемым потоком. Бери и черпай. Вот леди Кай, прикрыв глаза, взяла и черпнула. Нимало не заботясь при этом о том, откуда взялась вдруг так кстати эта сила. То есть, иными словами, то, чего так опасался преподобный Кройссо Велла, свершилось. Леди Кай, сама того не понимая и не желая, черпнула силу из бездонного колодца Слезы.
Когда Осси снова открыла глаза, палитра красок в окружающем ее мире несколько изменилась, сместившись больше в область серого. Следствием этого, невинного на первый взгляд, изменения явилось то, что тик-палонги, до этого довольствовавшиеся простым ползанием по телам своих жертв и изредка дружеским сдавливанием их в своих тугих кольцах, почувствовали неодолимое желание прокладывать себе путь насквозь.
То есть – напрямик.
То есть – прогрызая тела несчастных и прорываясь сквозь живую плоть.
Желание это было столь же неодолимым, сколь сильным оставался запрет на дарующий смерть поцелуй. А посему змеи, полностью подчиненные чужой воле, принялись старательно прогрызать в телах магов новые ходы, даже и, не помышляя о том, чтобы вывернуть наружу скрытые в пасти до времени ядовитые зубы и выбросить в жертву порцию смертоносного яда.
Если бы Осси могла сейчас взглянуть на себя со стороны, то, наверное, была бы поражена до глубины души – настолько она сейчас походила на ларонну в тот достопамятный момент.
Так же растрепаны были несуществующим ветром волосы, так же выкинута вперед рука с широко растопыренными пальцами, и так же жутким бесом горели ее глаза. С той лишь разницей, что пылали они не красным огнем, а сверкали пронзительно желтым, рассеченные пополам вертикальным зрачком цвета крови. И еще, конечно, клыки… Длинные, сильные, молодые… И стекающая по ним кровь из разодранной десны…
