Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 1.
— Я знал о том, что в этом мире есть место злу и жестокости, — сказал он, не глядя на меня, потому что его взгляд был устремлен на что-то, что находилось далеко за пределами моей комнаты. — Жестокость — это неразрывная часть нашей жизни, но только не моей жизни, потому что мне всегда удавалось обходить жестокость стороной. Жестокость всегда обитала где-то по соседству, но только не рядом со мной. Может быть, ее место было в другом городе. Помнишь, когда я был пожарником, мы поехали на вызов тушить машину, что разбилась и сгорела на полдороге в лесу между Зефиром и Юнион-Тауном?
— Это была машина Малыша Стиви Коули, — ответил я. — Полуночная Мона.
— Точно. На дороге остались следы. Было очевидно, что в том, что машина Коули разбилась, виноват другой водитель, который заставил Коули съехать с дороги или просто его столкнул. Причем сделал это специально, скорее всего потому, что хотел убить Коули. После того как Полуночная Мона врезалась в дерево, ее бензобак взорвался, наверное, осветив лес на милю вокруг. Это было так жестоко, что я, увидев, во что может превратиться совсем молодой парень, что может остаться от его здорового и сильного тела, я… — Отец содрогнулся, быть может, оттого, что зрелище останков Малыша Коули все еще было очень свежо в его памяти. — У меня до сих пор в голове не укладывается, почему один человек может сделать такое с другим. Наверное, все дело в ненависти, но мне такая ненависть непонятна. Я не знаю, что за люди так поступают, как они становятся такими? Кем должен быть убийца, чтобы отнять у другого человека жизнь с легкостью, с какой прихлопываешь на окне муху? Что за извращенная и изуродованная душа должна быть у такого мерзавца? Глаза отца наконец нашли меня.
— Знаешь, как звал меня дедушка, когда мне было столько же лет, как тебе сейчас?
— Нет, сэр.
— Желторотик. Потому что я не любил ходить с ним на охоту. Потому что я не любил драться. Потому что я не любил многое, что, считается, должен любить мальчик. Отец заставлял меня играть в футбол. Из меня вышел никудышный футболист, но я делал то, о чем он меня просил, потому что хотел ему угодить. Он говорил мне: “Парень, ты ничего не добьешься в этой жизни, если не воспитаешь в себе инстинкт убийцы”. Вот что он говорил мне: “Врежь им посильнее, сбей их с ног, покажи им, кто здесь по-настоящему крутой”. А дело было в том.., что я никогда не был крутым. Я и сейчас никакой не крутой. И все, чего мне всегда хотелось, это тихой и спокойной жизни. Вот и все. Просто спокойной жизни. Отец подошел к окну и некоторое время стоял ко мне спиной, слушая, как звенят на улице цикады.
— Сейчас мне кажется, — снова заговорил отец, — что долгое время я только делал вид, что я сильный и решительный человек, хотя на самом деле был совершенной другой. Я вполне мог оставить машину с мертвецом за рулем преспокойно тонуть в озере и проехать дальше, глазом не моргнув. Но я не смог этого сделать, Кори, просто не смог. И вот теперь он зовет меня со дна озера.
— Он.., зовет тебя? — потрясенно переспросил я.
— Да, он зовет меня. Отец по-прежнему стоял ко мне спиной. Его руки были крепко стиснуты в кулаки и прижаты к бокам.
— Он говорит мне, что хочет, чтобы я узнал, кто он такой и его настоящее имя. Он хочет, чтобы я узнал, где его семья, нашел ее и передал тело им, чтобы они смогли предать его земле по всем правилам. Он хочет, чтобы я нашел человека, убившего его, и проследил, чтобы тот понес справедливое наказание. Он хочет, чтобы все люди узнали правду о нем, о том, за что и как он погиб. Он просто хочет, чтобы я не забывал о нем, и говорит, что покуда тот, кто так жестоко избил его, а потом еще более жестоко задушил струнен, ходит безнаказанно по земле, мне не будет от него покоя, пусть это продлится всю мою жизнь. Отец повернулся ко мне. Я посмотрел на него и подумал, что теперь, после своего рассказа, он выглядит на сто лет старше, чем перед тем, как взял в руки две странички с рассказом.
— Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я верил, что живу в волшебном городе, — мягко проговорил он, — к котором никогда и ничего не случится плохого. Мне хотелось верить, что все вокруг, мои соседи и остальные жители Зефира, — добрые, честные и открытые. Я хотел верить, что любой тяжкий труд в конце концов вознаграждается по заслугам и что каждый человек всегда держит слово, чего бы это ему ни стоило. Мне хотелось верить, что люди — истинные христиане каждый день недели, а не только по воскресеньям, что закон справедлив, а политики мудры, и если ты идешь по жизни дорогой прямой и ровной, то бытие твое будет легким и спокойным, потому что только этого ты в жизни и ищешь. Отец улыбнулся, но на его улыбку было тяжело смотреть. Ни мгновение мне показалось, что я вижу в нем мальчика, скрытого под тем непроницаемым составом, который миссис Нэвилл назвала “патиной времени”.
— Но в мире нет и никогда не было такого места, — продолжал отец. — Надеяться на это глупо. Но знать и понимать, верить и надеяться — это у людей в порядке вещей, и каждый раз, закрывая перед сном глаза, я слышу, как чело-иск со дна озера Саксон говорит, что я чертов глупец и всегда был им. Я не знаю, что меня заставило, но я сказал ему:
— Может быть, Леди сумеет помочь тебе.
— Каким образом? При помощи гадальных костей? Свечей и прочей чертовщины?
— Нет, сэр. Я просто думал, что вам стоит с ней поговорить. Он уставился в пол. Потом глубоко вдохнул, медленно, с шипением, выдохнул воздух сквозь зубы и ответил мне:
— Пора спать. Отец направился к двери.
— Папа? Отец остановился.
— Ты хочешь, чтобы я порвал свой рассказ? Он ничего не ответил мне, но я не ждал немедленного ответа. Он переводил взгляд то на меня, то на листки бумаги на письменном столе.
— Нет, — наконец отозвался он. — Рассказ отличный. Ведь все, что в нем написано, правда, так?
— Да, сэр, все правда.
— Ты очень старался?
— Да, сэр. Он огляделся по сторонам, взглянул на чудовищ, прилепленных к стенам, и наконец его глаза остановились на мне.
— Ты уверен, что на конкурс лучше всего представлять именно этот рассказ? Тебе не хочется написать о приведениях или о пришельцах с Марса? — спросил он меня, чуть заметно улыбнувшись.
— Может, в следующий раз я напишу что-нибудь в этом роде, — ответил я ему. — Но не сейчас. Отец кивнул, закусив нижнюю губу.
— Тогда давай действуй, — сказал он. — Можешь отнести его на конкурс. — И вышел из комнаты. На следующее утро я положил рассказ в конверт из манильской бумаги, оседлал Ракету и покатил к публичной библиотеке, которая находилась на Мерчантс-стрит, рядом с мэрией. В прохладной полутьме, где острые солнечные лучи, проникавшие сквозь ставни на высоких узких окнах, резали сумерки на широкие куски, а под потолком шелестели лопасти вентиляторов, я лично передал свой конверт — на котором написал коричневым карандашом “Короткий рассказ”, — миссис Эвелин Пасмо, сидевшей за библиотечной стойкой.
