Таня Хафф - Дым и тени
В двадцать один тридцать Тони наложил вето на предложение вломиться в квартиру волшебницы.
— Послушайте, если она не хочет туда приходить, вы ее все равно не заставите.
— Ты не заставишь, — поправил Генри. — А я могу.
— Вы сможете заставить ее драться, когда она там окажется?
— Ты удивился бы, если бы узнал, сколько людей сражаются, будучи загнанными в угол.
— Да, как крысы. Она уже в углу, — нахмурился Тони, потирая грудь. — Если сейчас мы войдем и застанем ее дома, она будет драться с нами. Если Арра победит, то некому будет блокировать ворота.
— «Один стоял храбрый Гораций, все еще верный себе. Пред ним — трижды тридцать тысяч врагов и широкий поток позади».
— Что?
— «Гораций на мосту» лорда Маколея.[74]
— К черту. Просто ведите машину, хорошо?
Итак, Генри отъехал от дома волшебницы, гадая, почему Тони так круто изменил свое отношение к Арре, перейдя от былого понимания к мрачному негодованию. Терпение бессмертного оказалось Божьим даром, когда вампир слово за слово выуживал у Тони рассказ о событиях вчерашнего утра. Въехав на студийную парковку, Генри уже знал, откуда появился круглый воспаленный синяк на груди Тони, отливавший пурпуром на фоне не до конца поблекших меток недавнего избиения.
Ворота не открылись, битва была отложена. Генри забросил Тони домой и подождал снаружи, не попадаясь на глаза, пока сердцебиение парня, слишком знакомое, чтобы можно было перепутать его с чужим, не замедлилось в мерной каденции сна. С улицы Фицрой мог видеть, что все лампы в квартире горели, и сердито зарычал, расстроенный тем, что Тони вел теперь битву со страхом, в которой ему ничем нельзя было помочь.
Генри быстро доехал до центра Ванкувера и в пятнадцать минут третьего проследовал за одним из членов кооператива в дом Арры.
Если волшебница и защищала свою дверь заклинаниями, то они не работали против грубой силы. Генри натянул свитер на кисть руки, чтобы скрыть отпечатки пальцев, ухватился за ручку двери и засов и резко, коротко толкнул. Скрежет стальных петель, вырывающихся из косяков, прозвучал как выстрел, но вампир оказался в квартире и закрыл за собой дверь прежде, чем проснулись соседи волшебницы. Из коридора не было заметно, что в квартиру вломились.
Арры дома не было. Он не чувствовал ее жизни, но обыскал все комнаты. Кто мог сказать, насколько далеко простирались способности волшебницы?
Ноутбук исчез со стола в столовой. На его месте лежал конверт с марками, адресованный Энтони Фостеру. К нему был прилеплен клейкий листочек с пометкой: «Вера, когда покормишь кошек, пожалуйста, брось это в почтовый ящик».
Генри отложил записку и осторожно провел ногтем под запечатанным краем конверта. Дешевый клей подался легко.
Пристальный взгляд заставил вампира обернуться в сторону гостиной. Кошки сидели на кушетке и презрительно смотрели на него. Собаки всегда предпочитали нападать стаей на существ, подобных ему. Кошки были умнее.
— Мне нужно знать, о чем она ему поведала.
Зазу фыркнула.
— Если ты думаешь, что я поверю, будто ты никогда не совершала сомнительных поступков, то лучше подумай еще раз. Кошки — сплошная нравственная двусмысленность.
Уитби зевнул.
Генри уже приготовился увидеть рукописное письмо, начертанное плавным почерком на бумаге высшего качества. Вместо этого он разглядел шрифт Times New Roman двенадцатого кегля на двадцатифунтовой белой облигации. Ни приветствия, ни подписи.
«Я видела, какой победил. Когда Повелитель Теней двинулся на город, я метнула кристаллы и увидела его победу. Я гадала снова и снова, но каждый раз он оказывался победителем. Я попыталась убедить Кирилла и Сарна бежать со мной, но они отказались, не хотели понять, что больше ничего не могут поделать.
„Сражайтесь за нас! — вопили горожане. — Умрите за нас!“
Они пошли навстречу смерти, а я открыла ворота.
Даже спустя семь лет я не могу четко предсказывать в этом мире, но каждый раз, заглядывая в будущее, вижу его победу. Какой смысл продолжать сопротивляться, если поражение предрешено? Хотя я знаю, что смогу убедить в этом тебя ничуть не больше, чем Кирилла с Сарном.
Хочу надеяться, что в одном из новых миров будущее изменится.
Теперь ты знаешь то, что знаю я.
Наверное, это немногого стоит, но мне жаль».
— Это и впрямь немногого стоит! — прорычал Генри, складывая письмо так, как оно было сложено раньше.
Потом он долго стоял рядом с телефоном, держа над ним руку.
«Тони, это Генри. Не ходи завтра на работу. Не будь среди тех, кто погибнет первым. Подожди заката, когда я явлюсь туда, чтобы сражаться рядом с тобой».
Их узы были достаточно сильны. Даже на расстоянии он мог высказать это как приказ, а не как просьбу.
Но Генри не попросил об этом и не отдал такой команды, когда они ехали от студии. Оба знали, что может принести утро.
Фицрой не мог отобрать у Тони право выбора, как бы ему этого ни хотелось. Он отошел от телефона и уронил руку.
— Выбор, который мы делаем, делает нас, — сказал он кошкам.
Зазу фыркнула. Уитби зевнул.
Письмо Арры снова лежало в конверте на столе, когда Генри выскользнул в ночь.
Глава шестнадцатая
Плотников вызвали к шести часам утра. Питер и Сордж дружно решили, что тому месту, где они собирались снимать сцену воспоминаний о Лондоне примерно тысяча восемьсот семидесятого года, совершенно не соответствовали полдюжины наркоманов, наотрез отказавшихся убраться. Поэтому пришлось сооружать декорации.
Тони появился на полтора часа позже плотников. К этому времени визг пил и стук молотков доносились аж до тележек обслуживания.
Когда Фостер вошел через открытые задние двери, маляр Чарли Харрис вручил ему валик, примотанный скотчем к палке от метлы, показал на пятиметровую фанерную стену и сказал:
— Положи один слой умеренно-серой краски. В девять часов я начну красить ее аэрографом под камень.
— Да, но…
— Время поджимает, кореш. Питер разрешил задействовать всех, кто не находится непосредственно перед камерой или за ней.
— Кореш?
Глаза орехового цвета близоруко заморгали за очками, забрызганными краской.
— Ты ведь ассистент режиссера? Или у тебя есть дела поважнее?
Тони, все еще малость обалдевший от обращения «кореш», бросил взгляд на съемочную площадку под воротами, услышал резкий нервный смех, эхом отозвавшийся в павильоне звукозаписи, и с ужасом понял, что смеялся он сам.
