Клайв Баркер - Проклятая игра
Он уже почти закончил все приготовления к отъезду, когда снизу его позвали. Голоса он не узнал.
— Лютер? Вы там?
Он вышел на лестницу. Женщина, с которой вместе он когда-то делил этот дом, уехала шесть месяцев назад, бросила его, взяв с собой их детей. Дом должен быть пуст.
Но кто-то находился в холле, и не один, а два человека. Его собеседник, высокий, статный мужчина, стоял и глядел на него снизу вверх, и свет с площадки освещал его широкий, гладкий лоб. Лютер узнал лицо: может быть, он видел его на похоронах? За ним в тени стояла другая тяжелая фигура.
— Я хотел бы переговорить, — сказал первый.
— Как вы попали сюда? Кто вы, черт возьми?
— Только на одно слово. О вашем хозяине.
— Вы что, из газеты? Слушайте, я сказал уже все, что знал. А теперь убирайтесь, пока я не вызвал полицию. Вы не имеете права вламываться сюда.
Второй человек выступил из тени и поглядел вверх на лестницу. Его лицо было загримировано настолько, что это было очевидно даже на расстоянии. Лицо припудрено, щеки подрумянены: он выглядел, как дама из пантомимы. Лютер поднялся еще выше по лестнице, его мысли скакали. «Не бойтесь», — произнес первый так, что Лютер испугался еще больше. Что может скрываться за такой вежливостью?
— Если вы не уберетесь за десять секунд… — предупредил он.
— Где Джозеф? — спросил вежливый человек.
— Умер.
— Вы уверены?
— Конечно, уверен. Я видел вас на похоронах, не так ли? Я не знаю, кто вы.
— Меня зовут Мамулян.
— Ну и вы там были, правда ведь? Вы сами все видели. Он мертв.
— Я видел гроб.
— Он мертв, приятель, — настаивал Лютер.
— Вы были одним из тех, кто его нашел, так, кажется? — сказал Европеец, делая несколько беззвучных шагов через холл к подножию лестницы.
— Именно так. В кровати, — ответил Лютер. Может быть, они все-таки журналисты? — Я нашел его в кровати. Он умер во сне.
— Спускайтесь. Уточним детали, если вы не против.
— Мне и здесь хорошо.
Европеец поглядел на нахмуренное лицо шофера; попробовал, ради опыта, на затылке. Здесь слишком жарко и грязно; он не был достаточно пригоден для исследования. Есть и другие, более грубые методы. Он едва махнул Пожирателю Лезвий, чей сандаловый запах он так близко ощущал.
— Это Энтони Брир, — сказал он. — В свое время он отправлял на тот свет детей и собак, вы помните собак, Лютер?
И продолжил с восхитительной основательностью:
— Он не боится смерти. Он даже чрезвычайно сочувствует ей.
Лицо манекена блеснуло в лестничном колодце, в глазах — желание.
— А теперь, пожалуйста, — сказал Мамулян, — ради нас обоих — правду.
В горле у Лютера пересохло настолько, что слова едва выходили.
— Старик мертв, — сказал он. — Это все, что я знаю. Если бы я знал еще что-нибудь, то сказал бы.
Мамулян кивнул; его взгляд, когда он говорил, был сострадательный, как будто он искренне опасался того, что может случиться в следующий миг.
— Вы сказали мне кое-что, во что мне хочется верить, и вы сказали это с такой убежденностью, что я почти поверил. В принципе я мог бы уйти, довольный, а вы отправились бы по своим делам. Но… — он тяжело вздохнул, — но я не совсемвам поверил.
— Слушайте, этот дом мой, черт возьми! — заревел Лютер, ощущая, что необходимо что-то предпринять. Человек, которого звали Брир, расстегнул пиджак. Под ним не было рубашки. Сквозь жир на груди были продеты булавки, они прокалывали его соски. Он нащупал их и выдернул две, крови не появилось. Вооруженный этими стальными иголками он побрел к подножию лестницы.
— Я ничего не сделал, — взмолился Лютер.
— Так вы говорите.
Пожиратель Лезвий начал взбираться по лестнице. Неприпудренная грудь была безволосой и желтоватой.
— Подождите!
Брир остановился при крике Лютера.
— Да? — сказал Мамулян.
— Уберите его от меня!
— Если у вас есть, что мне рассказать, то давайте. Я более чем жажду вас услышать.
Лютер кивнул. Лицо Брира выразило разочарование. Лютер сглотнул, прежде чем начать говорить. Ему заплатили — маленькое состояние — за то, чтобы он не сообщал того, что собирался теперь рассказать, но Уайтхед не предупредил, что все будет так. Он ожидал оравы любопытных репортеров, может быть, даже выгодные предложения за рассказ в воскресные газеты, но не этого: не людоеда с кукольным лицом и ранами без крови. Есть границы молчания, которое можно купить за деньги, Бог свидетель.
— Так что вы можете сказать? — спросил Мамулян.
— Он не умер, — ответил Лютер.
— Ну это не было так сложно, ведь правда?
— Все это было подстроено. Только двое или трое знали, я один из них.
— Почему вы?
Здесь Лютер не был уверен.
— Полагаю, он доверял мне, — сказал он, пожимая плечами.
— Ага.
— Кроме того, кто-то должен был найти тело, и я был наиболее вероятным кандидатом. Он просто хотел расчистить себе путь. Начать снова там, где его не найдут.
— И где же?
Лютер потряс головой.
— Я не знаю, приятель. Где-нибудь, я думаю, где никто не знает его в лицо. Он мне не говорил.
— Он, должно быть, намекал.
— Нет.
Взгляд Брира светлел с каждым признаком сдержанности Лютера.
— Ну же, — подбодрил Мамулян. — Вы уже дали мне основную залежь; какой будет вред, если отдадите и остаток?
— Больше ничего нет.
— Зачем причинять боль самому себе?
— Он никогда мне не говорил! — Брир шагнул на первую ступеньку, еще на одну, еще.
— Он, должно быть, поделился с вами какими-то идеями, — сказал Мамулян. — Думайте! Думайте! Вы говорили он доверял вам.
— Не настолько! Эй, уберите его от меня!
Булавки заблестели.
— Ради Бога, уберите его от меня!
Две вещи огорчали Мамуляна. Первая — это то, что человек способен на такую вот улыбающуюся жестокость по отношению к другому. И вторая — то, что Лютер ничего не знал. Его информированность, как он и утверждал, была строго ограниченна. Но к тому времени, когда Мамулян убедился в этом, судьбу Лютера уже нельзя было изменить. Ну это не совсем правда. Возрождение совершенно вероятно. Но у Мамуляна были дела поважнее, на которые нужно было тратить истощающийся запас сил; и кроме того, позволить человеку остаться мертвым — это единственный путь компенсировать страдания, которые шофер так напрасно сейчас переносит.
— Джозеф. Джозеф, — произнес Мамулян укоризненно.
И нахлынула тьма.
Х
Ничего и после
54
