Юрий Моренис - Охота на вампиров
На Василии Константиновиче были мягкие полусапожки из натуральной кожи, в которые были заправлены джинсы с многочисленными карманами, тонкой вязки пуловер с замысловатым узором, горло обхватывал воротник темно-зеленого изящного свитера. Все на нем сидело так естественно, словно он, хозяин замка, отправлялся на беззаботную загородную прогулку. Впрочем, экипаж уже был подан.
Шапку шурина и его длинное пальто на подстежке Ал аккуратно сложил в багажник, где лежала его собственная верхняя одежда. В машине было тепло…
Дорога назад всегда короче. Если до Василия Константиновича они с Малышом добрались за три часа, то на обратный путь уйдет не более двух с половиной. Выехали в полдень, а значит, должны вернуться засветло.
— Воров не боишься, Константиныч? — спросил Ал, ожидая услышать смех своего пассажира.
— Что ты, зятек, какие воры? Могу спокойно разъезжать куда хочу. Летом у меня практиканты, а зимой мало кто сподобится на мою заимку посягнуть… А если какой обалдуй сыщется, так у меня ж в лесу друзья…
— Какие друзья? — не понял водитель.
— А как же!
Василий Константинович сидел на переднем сидении. Он повернулся к Малышу, растянувшемуся сзади, и сказал:
— Да, приятель? Не одиноки же мы у себя дома? Тоже гостей-товарищей умеем привечать.
На что волк разинул свою пасть и громко зевнул.
— Сдается мне, шурин, ты ему маленько поднадоел.
— Вовсе нет, — он вновь фыркнул. — Просто Малыш не хочет при тебе своими секретами делиться.
— Ну, волки, ну, хитрованы! Может, мне выйти? А вы тут промеж собой побалакаете, пока я в сугробе не окоченею.
Зверье весело заржало.
Издалека послышался рев мощных двигателей. Грейдеры и бульдозеры расчищали основную трассу.
— Кстати, а на меня ведь в свое время нападали, ножичком шкуру попортили, — протянул серьезно Василий Константинович.
Ал и Малыш навострили уши.
— Давно это случилось, еще до Ольги. Мне лет десять было. Нынче-то у нас спокойно, а тогда, километров за сто отсюда, нашу речушку перегораживали насыпной дамбой. ГЭС строили. Природу, конечно, загадили, но дело не в этом. Стройка была не то чтобы комсомольская, но лагерей хватало. А раз лагеря, то и побеги. Прибились к нам как-то двое беглых. Пасека у нас с матушкой маленькая была, не более двадцати семей. Это сейчас у меня полтораста ульев. Целая фабрика…
— Справляешься?
— А то ж! Летом, знаешь, сколько у меня народу? Даже домик отдельный для них стоит.
— Я не заметил никакого домика, Константиныч.
— Да ты и пасеки самой не видел. Она у меня там, за деревьями. Ульи в амбаре, пчелы же спят, а рядом с ним дом для практикантов и прочего ученого люда. Ну, слушай… Появляются, значит, эти двое с ножами. Напуганные, голодные… Нет бы по-хорошему, как на Руси принято, в ноги поклониться, хлебца попросить. Что, разве не дали бы? Хоть и беглые, а все ж люди. Нет, давай кинжалами махать, на маму кидаться. Я струхнул, да в лес…
— Правильно сделал, какой из пацаненка боец?
— Ты не перебивай, Юрьич! Ишь, умник выискался.
— Извини, Константиныч. Но я, как слушатель, должен сопереживать рассказчику?
— Меньше сопереживай, за дорогой следи. А дальше все на глазах у мамы произошло. Машут бедолаги ножами, берут родную в плен, и тут из тайги выскакивает молодой волк. Прыг на одного и — в глотку! Он в него нож-то свой острый и успел всадить. Второй-то заорал, но пока волк с тем по земле катался, мамочка успела за ружьем сбегать и в воздух пальнула. Не убивать же… Тот так с криком и убежал. Очнулся я от боли. Матушка надо мной причитает, но руки не заламывает, медик же. Сама плачет, а в то же время рану мою дезинфицирует и повязку налаживает. Я маленько испугался, давай мамочку успокаивать мол, жив я, и все будет хорошо. А она вдруг перестает меня перевязывать и с ужасом на живот мой смотрит. Представляешь, рана на глазах затягиваться начала. Оказывается, это я потом уже из умных книг узнал, если нас, оборотней, не в сердце ударить, все, как на собаке, заживает. Прошу прощения за каламбур. Я потом уже ничего не боялся. Как-то по нечаянности топором себе по руке тяпнул, и где этот шрам, где?
Василий Константинович принялся заворачивать рукав дорогого пуловера.
— Шурин, а с тем что стало, на которого ты напал?
— Как что? — он с удивлением посмотрел на зятя. — Загрыз я его к чертовой матери. Мы его с мамой в тайге закопали.
Не отрываясь от дороги, зять поцокал языком.
— Ца-ца-ца… Выходит, Константиныч, ты людоед.
— Не без этого, — скромно сказал оборотень. — Не тронь меня, и я не трону… А кстати, — он вдруг возмутился, — кто тут цокает языком? Не ты ли, мне Олечка все писала, сам своего приятеля откушал?!
— Во-первых, я его, как ты выражаешься, «откушал», когда он потерял всякий человеческий облик, — спокойно отпарировал зять. — А во-вторых, я-то был уже взрослым человеком, а ты человечину отведал, будучи волчонком.
— Не волчонком, а молодым, зрелым волком! Знал, где остановиться.
— Ха-ха-ха, молодым волком! Сам сказал, тебе десять лет было, шурин!
— Ну, Юрьич, я думал, ты умнее. Да, десять! Но кому?! Ваське Ермитину! Мальчику… А прикинь, сколько волку?
— Не понял, — зять даже сбавил ход, — прошу подробности…
— Ну, если волчий год считать за три… Тогда сколько лет мне, как волку, было в десять?
Зять аж подпрыгнул:
— Тридцать, что ли?!
— Молодец, соображаешь. Я и моя животина жили во мне соответственно друг другу. В пять годов я уже знал то, на что другим жизнь прожить надобно. Звери ведь быстро учатся. Да и знать-то надо лишь окружающий мир и как к нему приспосабливаться. В этом смысле мой волк мне очень помог. Известно ли тебе, дорогой зять, что я был вундеркиндом? Я закончил школу в пятнадцать лет и в том же году поступил в институт. Обо мне даже газеты писали. Очень был способный мальчонка…
Ал вдруг затормозил и прижал джип к обочине.
— Ты чего, Юрьич?
Зять не ответил. Он долго рассматривал родственника и наконец спросил:
— Выходит, тебе, как волку, уже за сотню?
На этот раз промолчал шурин. Он отвернулся от Ала, стал смотреть в окно, потом пробормотал:
— Я уж почти не перекидываюсь. То есть, конечно, как волк, я староват, но человек я в самом соку… Понимаешь Юрьич, как тебе попонятнее объяснить… В детстве зверь мне помогал стать человеком, теперь я, как человек, поддерживаю волка.
Он посмотрел на зятя, и в его глазах стояли слезы.
— Скажи, Василий Константинович, ваша с Олей мать пыталась лечить тебя от ликантропии?
— Пыталась. Все какие-то травы варила. Бесполезно… Как теперь выяснилось, хвороба эта сама проходит. Когда-нибудь волк во мне умрет, и я стану нормальным человеком. Ты хоть раз видел пожилого оборотня? Все вокруг тебя солидные люди, никто тебя не боится, а ты, Ал Агеев — гроза вервольфов, вовсе не чувствуешь их животный страх. А?
