Энн Райс - Интервью с вампиром
«Я не могу спасти ее!» – сказал он.
«Неужели ты думаешь, что я могу уйти без нее! Они заперли ее там! – Ужас охватил меня. – Арман, ты должен ее спасти! У тебя нет выбора!»
«Зачем ты так говоришь?– ответил он. – Пойми наконец: у меня нет никакой власти. Они восстанут против меня, и ничто их не остановит. Я не могу ее спасти. И не хочу подвергать тебя бессмысленному риску. Тебе нельзя возвращаться туда».
Наверное, он был прав, но я не хотел ему верить. Мне не на кого было надеяться, кроме Армана, но я ничего не боялся. Знал только одно: я должен спасти Клодию или погибнуть. Речь не шла о смелости или трусости: просто я должен был это сделать, вот и все. И я знал в глубине души: Арман не станет меня останавливать. Он пойдет со мной.
И оказался прав. Я повернулся и шагнул в коридор, и он пошел следом. Мы молча направились к лестнице, ведущей в зал. Я слышал голоса вампиров, грохот экипажей, шум театра над головой. Я взбежал вверх по лестнице. Селеста стояла в дверях зала с театральной маской в руках. Она смотрела прямо на меня, но как будто мимо, спокойно и безразлично.
Я думал, что она поднимет тревогу, бросится на меня. Но она молча отступила назад, за дверью грациозно покружилась, глядя на свои взметнувшиеся юбки; покачивая бедрами, вышла на середину зала, подняла маску, спрятала лицо за белым черепом и тихо сказала:
«Лестат! Твой друг Луи пришел и зовет тебя. Поторопись, Лестат!»
Она опустила маску, и откуда-то в ответ на ее слова прожурчал тихий смех. Я вошел в зал: там собралось все общество. Одни сидели по углам и вдоль стен, молча предаваясь своим мыслям, другие тихо переговаривались. В одном из кресел я увидел сгорбленную фигуру Лестата. Он увидел меня и отвернулся. Он что-то сжимал в руках, но в полумраке я не мог разглядеть что. Я подошел поближе. Он медленно поднял глаза, спутанные светлые волосы падали ему на лоб. Он смотрел на меня со страхом. Потом перевел взгляд на Армана. Тот неторопливо твердыми шагами двинулся вперед по залу, и вампиры расступались перед ним, ловили каждое его движение. Селеста поклонилась и приветствовала его словами:
«Здравствуйте, монсеньер».
Арман даже не взглянул на нее, остановился перед Лестатом и спросил:
«Ты доволен?»
Серые глаза Лестата смотрели на него удивленно, и я увидел, что они полны слез. Голос не повиновался ему.
«Да…» – прошептал он наконец. Он прятал что-то в черных складках плаща.
«Луи,– сказал он голосом глубоким, полным невыносимого страдания. – Пожалуйста, выслушай меня. Ты должен ко мне вернуться…»
Он осекся и опустил голову, словно ему стало стыдно.
Где-то в темноте засмеялся Сантьяго.
«Ты должен уехать из Парижа,– тихо сказал Арман Лестату. – Ты изгоняешься из общества».
Лестат закрыл глаза, боль преобразила его лицо. Мне показалось, что передо мной его двойник – живое, раненое, глубоко чувствующее существо, которого я никогда не знал.
«Пожалуйста, – тихо сказал он, глядя на меня с мольбой. – Я не могу говорить с тобой здесь! Ты не поймешь! Поезжай со мной… ненадолго… пока я снова не стану собой»,– прошептал он.
«Это какое-то безумие!.. – Я сжал виски. – Где она? Где она? – Я огляделся: непроницаемые улыбки застыли на неподвижных лицах вампиров. – Лестат!» – Я повернулся к нему и потянул за рукав плаща
И тут я увидел, что у него в руках. У меня оборвалось сердце. Это было желтое шелковое платьице Клодии. Я вырвал его у Лестата, смотрел на него невидящими глазами. Лестат поднес руку к трясущимся губам и отвернулся. Глухие рыдания вырвались из его груди, а я смотрел на платье, водил непослушными пальцами по маленьким красным пятнышкам слез, мои руки дрожали, я судорожно прижал платье к груди.
Не знаю, сколько я так стоял, может быть, вечность. Ведь время не властно надо мной и над ними тоже, они прогуливались вокруг меня в полумраке, смеялись своим бессмертным, неземным смехом. Я не желал больше их слышать, хотел зажать уши, но не мог выпустить платье и старался скомкать его и уместить в одной руке. Вдруг одна за другой загорелись свечи, неровный ряд свечей вдоль разрисованной стены, и я увидел в стене дверь, широко распахнутую прямо в дождь. Ветер сдувал пламя, свечи шипели, но не гасли. И я понял, что Клодия там, за дверью. Вдруг свечи ожили, тронулись с места – их держали вампиры. Сантьяго поклонился и жестом предложил мне пройти за дверь. Я едва взглянул на него. Мне не было никакого дела до них. Внутренний голос говорил мне: «Если ты станешь думать об этих убийцах, то сойдешь с ума. Что тебе до них? Думай только о ней. Где она? Ты должен ее найти». Их смех стал отдаляться от меня. И растворился в шуме ветра.
И я шагнул навстречу ветру, и давняя, знакомая картина предстала моим глазам. Никто из них не мог знать, что я уже видел такое. Но нет, Лестат знал, только разве это важно? Он не поймет, он уже не вспомнит, как мы стояли в дверях старой кирпичной кухни на Рю-Рояль и смотрели на два мертвых тела: мать и дочь обнимали друг друга на склизком каменном полу. Но здесь, под тихим парижским дождем, лежали другие двое – Клодия и Мадлен. Рыжие кудри Мадлен перепутались с золотыми кудрями Клодии, ветер шевелил их волосы. Солнечные лучи спалили живую плоть, остались только эти волосы, только длинное бархатное платье Мадлен и запятнанная кровью маленькая белая кружевная сорочка В черных, обугленных останках еще можно было угадать черты Мадлен, ее рука, обнявшая Клодию, сохранила свою форму, но мое дитя, моя вечная подруга, моя маленькая девочка превратилась в пепел. • Страшный, дикий, звериный крик разорвал мне грудь; словно вихрь закружился в этом каменном колодце; дождь падал на мертвый прах, смывал с мостовой черный отпечаток маленькой детской ладони; золотые волосы взлетали под ветром. Удар оборвал мой крик. Я повернулся и увидел Сантьяго. Я вцепился в него, я должен был его уничтожить, превратить в кровавое месиво это белое ухмыляющееся лицо, свернуть ему шею; он не мог вырваться из моих железных рук, кричал от боли, и его вопль смешался с моим криком. Его башмак наступил на ее останки, я поднял его в воздух и отшвырнул; он упал и вытянул руку, защищаясь. Слезы и дождь заливали мне лицо, я ослеп, тянулся к его горлу, но чьи-то руки держали меня. Это были руки Армана, я сопротивлялся, но он обхватил меня и потянул прочь, назад, в зал с фресками, к дикому смешению красок, криков, голосов; назад к омерзительному, сухому, серебристому смеху. Я слышал где-то вдали голос Лестата, он звал меня:
«Луи, подожди, Луи, мне нужно поговорить с тобой!»
Я смотрел в темные бездонные глаза Армана. Странная слабость объяла меня, и даже мысль о смерти Клодии и Мадлен стала какой-то расплывчатой и смутной. Тихий, еле слышный голос Армана повторял:
