Хилари Мантел - Чернее черного
— Что толку идти вперед, если она не сделает никаких выводов.
Она подняла глаза. Элисон втиснулась в двери.
— Вообще-то я согласна с Колетт, — сказала она. — В данном конкретном случае. Ты должна подумать о прошлом. Обязана. Ты должна понять, что и когда пошло не так. Наверняка можно было догадаться по каким-то признакам.
— Тихо, тихо, — ворковала Джемма.
Она гладила девушку по голому загорелому плечу. Шарлотта шмыгнула носом и что-то прошептала. Джемма воскликнула: «Колдовство, о нет!» Но Шарлотта продолжала настаивать, сморкаясь в бумажное полотенце, протянутое Эл, пока наконец Джемма не прошептала в ответ: «Я знаю кое-кого в Годалминге. Если ты действительно хочешь, чтобы он стал импотентом».
— Чую, это влетит в копеечку, — заметила Колетт. Интересно, если бы я составила ей компанию, подумала она, нам бы сделали оптовую скидку? Какой щелчок по носу Зоуи. — Некоторые девушки в твоем положении не ищут окольных путей. Зачем тебе ведьма, почему бы тебе самой не заглянуть к нему с резаком? Куда более надежный метод, не находишь?
Она вспомнила, как сама боролась с подобным искушением в ночь, когда ушла от Гэвина. Я могу быть безрассудной, подумала она, — через вторые руки.
— Ты попадешь за решетку, — жестко сказала Джемма. — Не слушай ее, солнышко. Знаешь, как говорят? Месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным.
Эл застонала и прижала руку к животу. Она рванула к раковине, но опоздала.
— Черт, только этого мне не хватало, — рявкнула бывшая невеста. Она спрыгнула с табурета и понеслась за ведром и шваброй.
Позже Колетт сказала:
— А я тебе говорила, что креветки в такую погоду могут быть опасны. Но ты ведь не способна обуздать свой аппетит? Вот и сидишь теперь в луже.
— Это не креветки. — Эл скорчилась на пассажирском сиденье и подавленно шмыгала носом. — К тому же креветки — это белок.
— Да, — терпеливо сказала Колетт, — но ты не можешь одновременно жрать много и белков, и углеводов, и жиров, Эл, от чего-то надо отказаться. Это так просто, даже ты должна понять. Я объясняла тебе дюжину раз.
— Это когда ты потрясла спичками, — сказала Эл. — Вот когда меня начало тошнить.
— Полная чепуха, — отрезала Колетт. Она вздохнула. — Впрочем, я давно перестала ожидать от тебя чего-то разумного. Ну и с какой радости ты испугалась коробка спичек?
Между внезапным крушением надежд невесты и приступом рвоты Эл девичник преждевременно развалился. Еще даже толком не стемнело, когда они вошли в «Коллингвуд». Посвежело, коты и кошки Адмирал-драйв на цыпочках крались вдоль заборов, сверкая глазищами. В прихожей Эл схватила Колетт за руку.
— Слушай.
Из гостиной доносились два хриплых мужских голоса, то громче, то тише ведя дружескую беседу.
— Кассета играет, — сказала она. — Слушай. Это Айткенсайд?
Колетт выгнула брови. Она распахнула двойные двери, ведущие в гостиную, — излишний жест, ведь они были стеклянными. Из магнитофона на столе в пустой комнате доносились лишь слабый писк и шипение, которые вполне можно было списать на скрежет механизмов.
— Нам надо купить диктофон похитрее, — сказала она. — Наверняка можно как-то убрать все эти посторонние звуки.
— Ш-ш-ш, — Элисон прижала палец к губам. — О господи, Колетт.
АЙТКЕНСАЙД: Слышь, Моррис, нынче хрен найдешь хороший соленый огурчик. Не то что в старые добрые дни. Куда сейчас податься за хорошим огурчиком?
МОРРИС: С хорошим соленым лучком то же самое. Сейчас хрен найдешь такой лучок, какой мы едали после войны.
— Это Моррис.
— Как скажешь.
— Разве ты его не слышишь? Может, курсы закончились. Но он не должен был возвращаться. — Эл со слезами на глазах повернулась к Колетт. — Он должен был двигаться дальше, на следующий уровень. Так должно быть. Так всегда бывает.
— Ну не знаю. — Колетт бросила сумку. — Ты же сама говоришь, что старые записи порой наслаиваются на новые. Может, это старая запись.
— Может быть.
— Что он говорит? Он тебе угрожает?
— Нет, он говорит о соленьях.
АЙТКЕНСАЙД: И пироги с бараниной пропали. Что случилось с бараниной? Нигде ее нет.
МОРРИС: Идешь на станцию купить сэндвич, но ветчину тебе не положат, нет, тебе не положат куска розовой ветчины и немного острой горчицы, как ты привык, нет, они напихают туда всякой зеленой дряни, латук например, а латук — это для телок.
АЙТКЕНСАЙД: Ниггерская еда, пидорская еда — хрен найдешь хорошее соленое яичко, как прежде.
МОРРИС: С соленым яичком можно было здорово пошутить, как увидишь соленое яичко, так сразу Боб Фокс начинает, без промаха, передавайте по кругу, парни, говорит он, а когда Макартур войдет, бросьте на стол и скажите, ой, ой, Макартур, ты ничего не потерял, старина? Я видел, как Макартур побледнел, он чуть не окочурился…
АЙТКЕНСАЙД: Я видел, как он схватился за пустую глазницу…
МОРРИС: А Боб Фокс, спокойный как удав, берет вилку, накалывает на нее маленькую херь и давит ее между пальцами…
АЙТКЕНСАЙД: …все трясутся от смеха…
МОРРИС: …и берут по кусочку. Хи-хи. Интересно, что случилось с Бобом Фоксом?
АЙТКЕНСАЙД: Он любил стучать в окно, помнишь? Тук-тук, тук-тук. И в этом весь Боб.
На рассвете Колетт спустилась на кухню и обнаружила Эл. Она глядела в ящик со столовыми приборами.
— Эл, — тихо позвала она.
Она с омерзением заметила, что Эл не удосужилась завязать халат; полы его разошлись, обнажив круглый живот и темный треугольник лобковых волос. Эл подняла взгляд, заметила Колетт и медленно, словно в полусне, запахнула на себе тонкую хлопковую ткань; пока она боролась с поясом, халат снова распахнулся.
— Что ты ищешь? — спросила Колетт.
— Ложку.
— В ящике полно ложек!
— Нет, определенную ложку, — настаивала Эл. — А может, вилку. Вилка тоже сойдет.
— Так и знала, что ты пойдешь жрать ночью.
— Мне кажется, я что-то сделала, Колетт. Что-то ужасное. Но я не знаю что.
— Если ты не можешь не жрать, я разрешаю тебе съесть кусочек сыра. — Колетт открыла дверцу посудомойки и начала доставать вчерашние тарелки. — Сделала что-то ужасное? В каком роде?
Элисон выбрала ложку.
— Вот эта.
— Только никаких кукурузных хлопьев, умоляю! А то все усилия пойдут насмарку. Почему бы тебе не вернуться в постель?
— Хорошо, — неуверенно сказала Эл.
Она пошла прочь, зажав ложку в руке, затем вдруг повернулась и протянула ее Колетт.
— Я никак не соображу, что я сделала, — сказала она. — Никак не могу вспомнить.
Луч розоватого солнечного света лег на подоконник, и заурчал мотор — ранний птах выезжал из гаража «Битти».
