Михаил Тырин - Кладбище богов
Но мгла отомстила ему. Годы, проведенные среди неразгаданных тайн и непостижимых явлений, оставили вполне реальный след. Фаустин считал бы это проклятьем, если бы верил в мистику.
Его жена тяжело заболела во время беременности. И умерла, не успев взглянуть на дочь.
Лекари, увидев, с каким уродством родилась девочка, в один голос советовали избавиться от нее. Любым способом, вплоть до самых радикальных. Корневище высасывало из нее силы. Ни один лекарь с лицензией Академии не брался что-то сделать.
Он не смог их послушаться. Эта несчастная девочка была единственной частицей той, которую он любил. Любил первый раз в жизни, и, видимо, последний.
Фаустин поступил по-своему. Он нашел других лекарей. И до сих пор он не был уверен, правильно ли его решение.
…Мильд неслышно вошел в комнату.
– Редре, вам пора. Она опять уснула, вы же видите.
– Вижу, – сказал магистр. – Сейчас.
– Идемте, с вами хотят поговорить.
В прихожей его ждал незнакомый богато одетый гурцор с двумя охранниками.
– Приветствую вас, магистр. Я прибыл специально для беседы с вами. Уделите немного времени?
– Зачем спрашивать? – Фаустин тяжело опустился на простую деревянную скамью. – Слушаю вас.
Гурцор щелкнул пальцами, и они мгновенно остались одни.
– Я прибыл из Ширы, чтобы представлять перед вами интересы Тайного ученого совета, магистр. Прежде всего хочу узнать, хорошо ли исполняются взятые нами обязательства?
– Что я должен вам ответить? – Фаустин поднял на него угасший взгляд. – Разве моя дочь здорова и счастлива? Разве она чувствует тепло солнца и вкус плодов? Разве я могу сказать слово «хорошо»?
– Но она жива, – мягко возразил гурцор. – И именно это условие было для вас ключевым, когда мы заключали наше маленькое соглашение, так?
– Не спорю, – магистр покачал головой. – Она же ни в чем не виновата! Изо всех невинных мира она – самая невинная. Зачем же вы играете с ее жизнью?
– Нам не до игр, магистр. – Голос ведуна стал холодным. – Мы делаем то, что можем. Разве у вас есть другие варианты?
– Да если бы они были… – Фаустин безнадежно махнул рукой.
– Я прибыл, чтобы сообщить – настало время и вам исполнить свои обязательства. Вы ведь не отрекались от них?
– Не отрекался. Я вас слушаю.
– Прежде я хочу сделать важное заявление. Если наше сотрудничество принесет положительные плоды, мы готовы будем расширить свои обязательства перед вами.
Магистр выпрямил спину:
– Что вы имеете в виду?
– Именно то, что вы подумали. Я лично от имени Тайного совета гарантирую значительное улучшение здоровья вашей дочери. У нас появились новые возможности. Также добавлю, что надежда на ее полное выздоровление становится весьма реалистичной.
Фаустин исподлобья взглянул на гурцора.
– И вы еще смеете говорить, – процедил он, – что не играете с ее жизнью? Лицемерные мерзавцы… вы давно уже все решили и рассчитали. Вы давно подогнали задачу под ответ.
– Я хотел бы услышать именно ответ, – бесстрастно напомнил гурцор.
– Ответ прежний. Я не отказываюсь от обещаний. Говорите, что от меня требуется.
Ведун подошел вплотную, наклонился и зашептал что-то на ухо магистру. Он шептал довольно долго, и с каждой минутой у Фаустина все глубже становились складки на лбу, все плотнее сжимались губы.
– Это все, магистр. – Гурцор распрямился и отошел.
Фаустин сидел, сгорбившись и обхватив руками голову.
– Что же вы со мной делаете? – сдавленно проговорил он.
– Мы заботимся о вас. И вот еще… – Ведун бросил на скамью незнакомое устройство – плоский кругляш с двумя шлангами. – В день Черного Солнца спрячьте это под одеждой, магистр. Только не забудьте. Для вашего же блага.
Он ушел, а Фаустин еще долго сидел в одиночестве, мял руками лицо и неслышно цедил раз за разом:
– Что же вы со мной делаете? Что же вы делаете, мерзавцы?
* * *Через пару дней Петрович встретил Зигфа в своем коридоре. И тогда он понял, что имел в виду Гайда, когда говорил: «Лучше бы убили».
Зигфа вели два воина-гурцора. Они держали его на шестах, прикрепленных к грубому клепаному ошейнику – так, чтобы он не мог приблизиться ни к одному из них.
На голову Зигфу надели ржавую тяжелую клетку-намордник. Его ноги были заключены в тяжелый металлический каркас, включавший целую систему рычагов, шарниров, пружин и растяжек. Кое-где металл вонзился прямо в живую ткань, в этих местах из ран сочилось что-то красновато-желтое. На груди болтались два сосуда с мутно-коричневой жидкостью, трубочки от них уходили под грязные бинты на шее.
Зигф с трудом переставлял ноги и еле слышно стонал.
Петрович прямо-таки застыл на месте, в нем боролись жалость, страх и отвращение.
– Пошел вон! – скомандовал один из гурцоров. – Не стой на дороге.
Петрович прошмыгнул мимо, и в тот момент, когда он проходил около Зигфа, тот вдруг словно встрепенулся.
– Ы-ы-ы… ы-ы-ы… – замычал он и протянул к Петровичу связанные проволокой, покрытые синяками и кровоподтеками руки, но тот уже припустился вон из коридора.
В голове не укладывалось, что его бывший бригадир теперь станет одним из «постояльцев». И войдет в число тех, кому Петрович будет заливать вонючую баланду в кормушку.
Весь день он ходил сам не свой и даже ночью долго вертелся, прежде чем удалось уснуть. И потом несколько раз просыпался. В мыслях застыла одна и та же картина – как его самого ведут в клепаном ошейнике и оставляют за тяжелой железной дверью камеры.
Утром, когда Петрович занимался привычной процедурой кормежки, к нему подбежал взбудораженный Гайда. С собой он привел какого-то пришибленного энейца с дрожащими руками.
– Бросай все, он вместо тебя закончит, – выпалил Гайда, хватая Петровича за рукав.
– Что стряслось?
– Есть работа. Идем, по дороге расскажу.
Рассказ был недолгим. Петровичу следовало подняться на станцию, погрузить на платформы какие-то штуковины и сесть туда самому. А на другом конце разгрузить и вернуться тем же поездом.
Вроде бы ничего сложного, но слишком уж нервным и испуганным выглядел Гайда. Петрович заподозрил, что от него скрывают нечто важное.
На уже знакомой станции царило спокойствие. Гурцор-распорядитель указал на груз – пара десятков деревянных ящиков и обвязанные тряпьем железяки непонятного назначения. На ящиках уже пристроились двое энейцев, назначенных Петровичу в помощники. Он взглянул на их ручки-прутики и понял, что толку от таких грузчиков будет маловато.
Гурцор велел ждать платформу. Петрович составил из ящиков что-то вроде кресла и попытался задремать.
Ему это почти удалось, но через двадцать минут его вдруг разбудил тяжелый топот множества ног и лязганье металла.
