Из бездны - Шендеров Герман
– Пришло время, сынок, тебе кое-что узнать. Эти кассеты… Я записал их на случай, если со мной что-то произойдет, и ты бы мог разобраться, пока не станет поздно. Я рад, что успею рассказать тебе все сам…
Первым делом он сунул мне в руки какую-то ветхую мутно заламинированную бумажку. Заголовок гласил «Справка о смерти». Дата – десятое декабря тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Ниже – мои имя-фамилия-отчество. Еще ниже – причина смерти: «Случайное аспирационное утопление». И большая круглая печать из морга.
Отец все объяснил. Объяснил, что больше всего на свете боялся меня потерять. Объяснил, что ни он, ни мать этого бы не пережили. Поэтому, когда им выдали мое белое холодное тело, в его голове уже был готов план. За день он оборудовал гараж под свои нужды, в качестве жертвы выбрал совершенно случайную женщину – подъехал на «Москвиче», сказал, что ребенку нужна помощь. Та доверчиво подошла, заглянула в заднюю дверь, а отец оглушил ее ударом деревянного молоточка для мяса и затащил внутрь.
– Понимаешь, сынок, жертва должна быть жива, чтобы ритуал работал. Стоит ему прерваться – и договор будет расторгнут.
Оказывается, мои полгода вынужденного сидения дома были нужны затем, чтобы родители успели путем взяток и подлогов вымарать все документальные упоминания о моей смерти. Чтобы задобрить сотрудницу ЗАГСа, пришлось даже продать «Москвич». Отец рассказал, как работал над переводами коптских текстов, обнаруженных близ Наг-Хаммади, где и описывались древние гностические ритуалы, позволяющие контактировать с тем, что обитает на самом дне древней хтонической тьмы.
– Видишь ли, то, что сейчас рассказывают в школе, – про Бога, Библию… Это все очень хорошо и правильно, но упрощенно. Бог – он всемогущий здесь, на земле, в небесах, да. А за пределами… Он… как бы тебе объяснить? Он создал маленький кукольный домик, поселил нас здесь, задраил изнутри окна и двери и никого не хочет впускать. А вокруг – дети постарше и посильнее. Им тоже хочется играть с куклами… Ну, по-своему. А в кукольный домик попасть они не могут. И тогда те из нас, кто знает о существовании… назовем их «старшими»… те из нас, кто знают… они могут осторожно, чтобы никто не заметил, пустить их к нам. Даже не целиком, а… на полпальца. Им обычно достаточно и этого – тогда случаются гадкие вещи. Ребенок падает и ударяется головкой об угол тумбы, гаснет огонь в газовых плитах, безобидная родинка превращается в меланому. Такие уж у них развлечения. Но в благодарность «старшие» могут оказать услугу. В конце концов, мы для них всего лишь ничтожные куклы…
Отец еще долго и увлеченно распространялся о гностических верованиях, жестоких жертвоприношениях каинитов, тайных убежищах недобитых манихейских жрецов и глубоких пещерах, где поклонялись сущностям и стихиям, у которых нет имен на человеческом языке.
– Главное, сынок, что ты должен уяснить: раны – это врата. Через них они ходят в наш мир. Боль призывает их, нужно только произнести слова приглашения. Раны имеют свойство затягиваться, гнить, зарастать – тогда врата перестают работать, поэтому отверстия нужно обновлять. Поначалу я использовал для этого дрель, но такие раны быстро закрываются – бывало, ты падал замертво по несколько раз за день. Мой тебе совет – создай несколько действительно крупных отверстий на теле и открывай их по очереди. Если следить за чистотой, это совсем не опасно, человек может так прожить долгие годы, даже десятилетия. И помни: ты жив, пока целы врата.
В тот день отец передал мне все свои записи, отдал ящик с кассетами и торжественно вручил длинный, с гвоздь-сотку размером, ключ. В считаные месяцы его забрал рак. Сожрал внутренние органы, как гусеница сжирает зеленый лист. Когда его клали в гроб, я изо всех сил гнал мысль, что и его жизнь «старшие» включили в свой счет. Поиграли с ним, как с очередной куклой. Следом ушла и мать. Так я остался совсем один. Ну, почти. У меня был мой друг детства.
Двери у гаража теперь двойные. Закрыв за спиной первую – металлическую, скрипучую, – я открыл ключом вторую, обитую с внутренней стороны студийным поролоном. Впрочем, в нем уже давно нет нужды. Мишка если и заметил мое появление, то виду не подал. Большую часть времени он лежит на больничной кушетке в позе эмбриона, как и сейчас. Сбросив куртку, я накинул медицинский халат, застегнул на все пуговицы – когда рядом открытые раны, приходится всегда быть настороже.
После смерти отца я многое здесь переоборудовал. Верстак заменил на многофункциональный стол, на котором хранятся мои инструменты. Никаких молотков, гвоздей и дрелей – только чистейшая хирургическая сталь.
Обработав руки пахучим антисептиком, я подошел к Мишке и осторожно погладил его по торчащим ребрам, подхватил бережно под живот и перевернул – чтобы не было пролежней. Горлов, почувствовав прикосновение, тихонько заскулил, направил на меня резиновые пробки, заменившие ему глаза. Глазницы – естественные отверстия, и было бы глупо ими не воспользоваться. Я стараюсь каждый день чередовать раны, чтобы те не слишком заветривались – это могло бы привести к некрозу и попаданию инфекции. Сегодня нужно было закрыть живот и открыть голову – трепанацию я провел самостоятельно. Красный диплом по специализации «врач-хирург» мне выдали вовсе не за красивые глаза.
Конечно, Мишка Горлов ни за что бы не бросил меня, не оставив ни адреса, ни телефона. Тогда я поверил и в горячечные галлюцинации, и в то, что Мишка хотел нас обворовать, но в то, что он меня так цинично предал, – ни на секунду. Все-таки он мой лучший друг. И каждый день с того дня он спасает мою жизнь ценой собственной. Мишка, конечно, мало напоминает храброго и суетливого мальчишку из моего детства. Теперь это обтянутый кожей скелет с дебильноватым лицом и запущенной мышечной атрофией. Питается Мишка жидкими витаминными смесями. «Макдоналдс» в нашем городе появился, и даже не один, но чизбургер моему другу детства попробовать так и не довелось.
Я много раз вспоминал тот день, когда отец мне все объяснил, и спрашивал себя: а как я это принял? Почему согласился? Почему не сдал старого маньяка в милицию, почему не освободил Мишку, почему вообще поверил в этот страшный горячечный бред? Наверное, потому, что именно в этот день мне ужасно хотелось жить: сессия закрыта без троек, а со старостой курса, судя по ее томным эсэмэскам, что-то намечалось. Да и, откровенно говоря, я не знал, как потом смотреть Мишке в глаза – наверное, поэтому я вскоре решил их вынуть – так легче. Что ему сказать? Что он страдал все эти годы напрасно и я решил все-таки принять предначертанную мне смерть? Нет уж.
Отец говорил, что Мишка орал как резаный каждый раз, когда он вынимал кляп. Я не стал издеваться над другом детства – посадил его на седативные, и с тех пор он ни разу не слезал с препарата. Боль он все еще чувствует, но реагирует вяло – мычит, стонет и временами скребет ногтями по простыне. Привязывать его больше не нужно: даже если искалеченное Мишкино сознание когда-нибудь очнется от тягучего фармацевтического сна, то дистрофичные конечности вряд ли смогут поднять это тело с кушетки.
С той старостой мы, кстати, сошлись. Эвелина, зеленоглазая красотка, теперь порхает по свежеотремонтированной трешке на другом конце города и принимает по утрам фолиевую кислоту в капсулах – мы планируем пополнение. Тогда, наверное, и Мишке потребуется компания – я не хочу, чтобы мои близкие жили без ангелов-хранителей, оберегающих от злых глаз, что смотрят в отверстия.
– Ну что, старый друг, ты готов? – Я набрал воздуха и, поклонившись, быстро по памяти продекламировал: – Тен-хос эрок, тен-асму эрок, тенсемси эммок, тен-вест аммок, фсини эрок!
В переводе с древнекоптского это означает: «Тебя мы воспеваем, тебе служим, тебе поклоняемся, тебя приветствуем!»
Горлов, конечно же, не ответил. Потянув за крышку, я открыл в Мишкиной голове черную дырку размером с кулак. Мозга за ней не было – лишь бесконечный тоннель из плоти, по которому карабкалось наружу то самое нечто, взглянувшее на меня из живота пленницы. Когда-то оно меня пугало, но теперь я частенько с любопытством рассматриваю существ, что вылезают из Мишкиных отверстий в наш мир. У этого, кажется, мое лицо.
