Игорь Резун - Укок. Битва Трех Царевен
— Мы нашли ее на дороге. Мой покойный муж нашел, Георгий Антанадис. Я восстановила ее биографию, не пожалев денег. Все документы сейчас лежат в банке в Лозанне. Копии у меня есть. Перед вами — единственный в мире потомок первого цыганского короля Симона Мага, почти шесть веков назад получившего грамоту императора Византии Константина и пять веков назад — королевскую грамоту императора Сигизмунда. Она — царевна.
Патрина побледнела. Она стала пунцовой и в ужасе зарылась с головой в простыню, только бы не видеть этого, не знать, заснуть. По белой ткани черными ручьями текли ее роскошные волосы.
— Если вы мне не верите, — проговорила тихо старая цыганка, — то спасибо вам за смирение и терпение. Храни вас Господь так же, как и нас. Я дала обещание Богу сделать ее царевной. И я это выполню.
Патрина все равно это услышала, как бы ни затыкала она пальчиками уши, и также услышала, как зашуршал шелк, сине-белый, и голос сестры Ксении произнес:
— Я хочу забрать вас отсюда. К нам. Я должна это сделать!
В номере парижского отеля «Ritz» сладко пахло гашишем от смеси Arabian Bloore, с добавлением вишни. Этот сорт доставляли из Саудовской Аравии исключительно арабы, и ценился он поэтому дороже, чем ямайские или доминиканские смеси. Впрочем в отель «Ritz» редко заглядывали полицейские из отдела по борьбе с наркотиками, а поэтому обитателям номера можно было, не опасаясь ничего, курить свой кальян. Этот номер выходил окнами на Вандомскую площадь, с торчащим посреди гордым фаллосом Колонны, увенчанной знаком французских побед. Сейчас по комнате люкса, устланной текинским коллекционным ковром, расхаживал сухопарый смуглый человек в хорошем, сшитом на заказ костюме и начищенных остроносых штиблетах. В манжетах его были видны запонки с бриллиантами примерно в четыре карата каждый. Галстук человека, красно-зеленый, был небрежно брошен на журнальный столик из баобаба.
А на ковре, перед большим бронзовым кальяном, расположилась довольно пышная женщина. Она сидела в халате на голое тело, полураспахнутом и поэтому открывавшем ее слишком полную, а потому бесформенную и рыхлую грудь. Она скрестила ноги, сцепив их толстыми пятками, и сладострастно вдыхала дым кальяна; иногда раздавалось журчащее бульканье в сосуде, наполненном розоватой влагой.
— Как мило, что Хасан не оставил инициированных потомков, а, Робер? — говорила женщина резким и в то же время вкрадчивым голосом. — Чертовски недальновидно! Ну, еще бы, он всех убил. Моххамеда зарезал за нарушение закона… за прелюбодеяние, не так ли?
— С такой же жирной свиньей, как и ты! — холодно заметил человек в остроносых туфлях, продолжая шагать по периметру зала. Руки его, смуглые, с синеватыми ногтями, как у всех коренных ливанцев, были сцеплены за спиной.
Но женщина не обратила внимание на яд его слов. Это при других она могла называть его почтительно «Мой господин!», целовать пальцы с перстнями, а сейчас могла и расслабиться. Она продолжала втягивать в себя дым кальяна, раскачиваясь своим крепким, ширококостым телом, как будто медитируя.
— Да, это он все-таки сделал зря. А дочку, которая у него родилась, его первая жена сбросила со Скалы. И верно, зачем Старцу девочки? А потом было поздно, очень поздно. Шайх аль-Джабаль, Рашид ад-Дин ас-Синан, кто еще? Их было восемь, после него. Тогда уже было не до инициирования. Ай-ай, плохо дело. Надо было обороняться. И все, что он нам оставил, — Невесты. Да, Робер? А мы режем их, как свиней.
Робер-Антуан Вуаве расхаживал по номеру. Он никогда не курил и очень редко пил, предпочитая сухое белое вино, и поэтому сейчас сосал только мятные леденцы, запас которых всегда держал в платиновой коробочке в кармане.
Мириам между тем не успокоилась. Она сделала вдох, и ее большие глаза скатились к переносице, как у всех наркоманов, рабов кальяна, при вдохе гашиша. Потом наступил период расслабления, Мириам откинулась на подушку и заговорила снова:
— Какой ужасный, скучный город. В Лондоне было гораздо лучше, Робер. Здесь мы сидим, как в клетке, в этом вонючем отеле! Ты знаешь, мне начинают сниться нехорошие сны. В Лондоне мне не снились эти сны. А тут я вспоминаю историю, которая приключилась с Хасаном почти за год до его смерти. Ровно за девять месяцев. Тогда на лестнице, ведущей на Скалу, стали один за другим пропадать стражники. Их находили утром мертвыми, внизу. Один выжил, рассказал, что какая-то женщина с каменным чревом, которое не может пробить ни один клинок, взбирается туда по лестнице и убивает стражников, одного за другим. Хасан потерял покой, он не спал ни днем, ни ночью. А та, неуязвимая, все поднималась и поднималась. И в конце концов Хасан умер! Хотя все считали его вечным. И все прекратилось. Не было больше этой женщины. Начался упадок. Ты помнишь эту историю, Робер?
— Я не интересуюсь спекуляциями на тему Скалы, — брезгливо проговорил ливанец, замирая перед окнами.
Мириам расхохоталась. Вновь приникла к кальяну. Втянула в себя дым.
— А зря, мне эта женщина снится. Она белокожа, она азиатка, но не из наших. Она пробовала наркотики, в ее чреве вызревали дети, но она их убивала. Почему именно она, Робер?
Человек у окна не ответил. Мириам снова пожаловалась:
— Странные сны в Париже, Робер!
— Неужели ты спишь? — Он с яростью обернулся к ней. — Вчера я видел тебя в коридоре девятого этажа! Ты развлекалась сразу с двумя итальянцами. На одном ты сидела, а другой… Грязная, распущенная свинья!
Женщина опять только рассмеялась. Халат ее совсем распахнулся, грудь нависала над кальяном.
— О, Робер! По матери — я из рода Седха, верного слуги Хасана, а ты… ты всего лишь знатный фидаин, потомок их. Я помню многое! Ты не понимаешь этого. Ты не понимаешь наслаждения животной любви, когда в тебя входят сразу двое! Это так… это прекрасно! Это страстно, это… Я была и с собаками, Робер, в Чехии, в отеле. Не помню… кажется, с догом. И с жеребцом на одной ферме. О, как это великолепно, этот разврат!
Она помолчала. Красивые восточные глаза опять расширились.
— Я ненавижу свою мать, — хрипло проговорила она. — Ненавижу! Она не отдала меня в Невесты. У нас в квартале жила Невеста. Мать не позволила мне сделать татуировку. Теперь, — она хлопнула себя по голому животу, — это ненасытное лоно требует секса, понимаешь? Всегда и везде. Я могла бы приносить какую-то пользу… но я не Невеста!
Вуаве усмехнулся. Посмотрел на массивные часы от Cathie на волосатом запястье левой руки.
— Тогда бы тебя тоже зарезали, — пробормотал он, — как свинью.
— Пусть! Но я бы унесла с собой в могилу Знание Старца! А сейчас мы кромсаем их, как мясо. Сколько мы уже убили, Робер? Десять? Двадцать? Я сбилась со счета. Сколько их оловянных колечек? Сколько их еще? И что ты будешь делать с их головами, Робер? Они сгниют, в них нет уже ничего, как нет и Старца. Нет ничего, мой любимый, нет.
Робер Вуаве поморщился, стоя у окна. Его руки нервно играли.
Внезапно Мириам отвалилась на подушки, потом с безумной улыбкой повернулась к нему:
— А почему она? Почему ОНА, скажи мне? Почему она, эта русская, которую мы ищем? Ну, скажи, почему именно она?
— Заткнись! — прошипел человек.
Однако женщина не успокоилась. Она покинула свое ложе и поползла на четвереньках к Вуаве. Халат слез с ее тела, и теперь она, голая, широкобедрая, подползала, хрипло бормоча:
— А? Почему она? Или ты дашь мне секс? Дай мне секс, Робер, дай, ну возьми меня. Сделай мне больно! Или скажи, кто она, почему мы охотимся за ней! Почему из России?
Она все-таки подползла и ухватила его за ногу. Он попытался оттолкнуть женщину, но она высунула язык и начала лизать его ботинок. Вуаве с трудом отпихнул ее, а потом, изловчившись, нанес удар по касательной, отбросив женщину назад. Она отлетела, упала на ковер, опершись руками. Из разорванной его квадратным каблуком губы текла кровь. Вуаве не выдержал и в два шага подошел, взял ее за волосы, резко отогнув голову назад. Она даже не застонала. Он мог бы взять ее за подбородок, но не хотел испачкаться. Заглянул в ее черные дикие глаза:
— Я скажу тебе, мерзавка. Тогда ты отстанешь?!
— Да.
— Потому что, когда Хасан Гусейн ас-Сабах приказал своей первой жене сбросить со скалы девочку, рожденную второй женой, — с бешенством проговорил он, стискивая ее волосы, — то первая пожалела ребенка! И, спустившись вниз, она привязала его к брюху горной козы. Понятно?! Девочка выжила! И та, за которой мы гоняемся, — ее потомок!
Он отшвырнул женщину прочь. Сзади послышался гортанный хохот. Вуаве не оглянулся, а продолжал смотреть в окно. Внезапно в кармане его дорогого пиджака зазвонил телефон. Робер Вуаве достал аппарат, приложил к уху, выслушал и, пряча телефон, оборонил жестко через плечо:
— Одевайся. Через час мы вылетаем из Парижа. У наших людей там началась инициация. Они напали на ее след. Мы должны быть рядом!
