Говард Лавкрафт - Иные боги и другие истории (сборник)
Но вот я достиг самого нижнего уровня и сразу свернул направо. Здесь, повинуясь какому-то смутному инстинкту, я постарался по возможности смягчить шаги, несмотря на то что скорость моя из-за этого резко упала. Где-то впереди было место, к которому я боялся приближаться, но встречи с которым, вероятно, никак нельзя было избежать.
Вскоре по дуновению влажного холодного воздуха я догадался о причине своего страха: мне предстояло опять пересечь громадный колодец черной базальтовой башни, где должен был находиться еще один запечатанный и охраняемый, то есть когда-то давно охранявшийся, люк.
Достигнув башни, я на цыпочках, почти не дыша, миновал отверстие, которое оказалось широко открытым, и вступил в очередной заполненный книжными шкафами коридор. Внимание мое привлекли несколько шкафов, упавших сравнительно недавно, судя по очень тонкому налету пыли на куче рассыпанных книг. В тот же миг меня словно ударило током – я замер на месте, боясь пошевелиться и все еще ничего не понимая.
Опрокинутые полки, валявшиеся на полу фолианты – подобные вещи здесь отнюдь не были редкостью, учитывая, что за свою долгую историю эти мрачные лабиринты пережили бессчетное множество землетрясений. В данном случае дело было в другом.
Меня ужаснула не сама по себе куча книг, а непосредственно прилегавший к ней участок пыльного пола. При свете фонаря мне показалось, что пыль лежала не таким ровным слоем, как в прочих местах коридора: на ее поверхности были видны отпечатки нескольких предметов, оставленные не так уж давно, быть может, месяца два-три назад. На сей счет, впрочем, я не был вполне уверен, ибо пятна эти не так уж и выделялись на общем запыленном фоне. Куда больше меня встревожил и озадачил порядок их расположения.
Эта тревога усилилась, когда я опустил фонарь ближе к полу. Я увидел ряд абсолютно одинаковых следов, каждый из которых занимал площадь чуть более квадратного фута и состоял из пяти раздельных круглых отпечатков – один чуть выдвинут вперед, а остальные четыре компактно, почти вплотную друг к другу.
Следы – если это действительно были следы – вели в двух направлениях, как будто нечто, пройдя по коридору в одну сторону, позднее тем же путем возвратилось обратно. Конечно, я мог бы с не меньшим успехом приписать появление странных пятен каким-нибудь вполне естественным процессам и не впадать по этому поводу в панику, не будь здесь еще одной многозначительной и зловещей подробности. Цепочка следов доходила до груды металлических полок, обрушенных, как я уже отмечал, совсем недавно, после чего следы поворачивали назад и завершались там, откуда брали начало: у самого края черного провала в центре базальтовой башни – провала, дававшего выход рожденным в чудовищной бездне холодным и влажным ветрам.
VIIIСколь бы ни был велик испытываемый мною страх, но владевшая моим сознанием чуждая воля оказалась сильнее. Никакие доводы разума не могли бы заставить меня идти дальше после того, что я увидел и вспомнил. Но даже в то время, когда я весь трясся от ужаса, моя правая рука не прекращала своих ритмических движений, манипулируя запорами воображаемого замка. Когда же я чуть погодя начал приходить в себя, обнаружилось, что я бегу вперед по безмолвным коридорам все к той же неумолимо притягивающей меня цели.
В моей голове между тем как бы сами собой возникали вопросы, смысл которых я не успевал даже толком постичь. Смогу ли я проникнуть в хранилище? Справится ли человеческая рука с не рассчитанной на нее хитроумной системой запоров? Не окажется ли поврежденным замок? И что я буду – что я осмелюсь – делать с той вещью, которую я надеялся и одновременно боялся найти? Станет ли она решающим подтверждением, последней точкой во всей этой безумной и страшной истории или в конечном счете послужит доказательством ее нереальности?
Внезапно я прервал свой бег и остановился перед стеной, состоявшей из многочисленных ячеек, каждая из которых имела отдельную дверцу и была помечена соответствующей иероглифической надписью. Нигде не было видно следов повреждений; из огромного количества ячеек в этой секции лишь три оказались распахнутыми настежь. Та же, что меня интересовала, находилась в одном из верхних рядов, недосягаемых для человеческого роста. Осмотрев стену, я пришел к выводу, что смогу подняться по ней, используя в качестве опор круглые дверные ручки. В какой-то степени мою задачу облегчала раскрытая дверца в четвертом снизу ряду. Фонарь во время подъема я мог бы держать в зубах, как уже делал не раз, преодолевая особо сложные препятствия. Хуже обстояло дело с обратным спуском – ведь здесь у меня должна была появиться дополнительная ноша. Теоретически я этот вопрос разрешил следующим образом: открыв замок контейнера и зацепив его крюк за воротник своей куртки, я мог бы нести эту вещь на спине наподобие ранца. Более всего меня беспокоила исправность системы, запиравшей дверцу ячейки. Я почти не сомневался в том, что сумею ее открыть, если только не подведет механизм. Итак, я взял в зубы фонарь и начал подъем, цепляясь за шарообразные выступы и поминутно рискуя сорваться вниз. Очень помогла, как я и рассчитывал, открытая ячейка четвертого ряда.
Воспользовавшись сперва краем отверстия, а затем и самой качающейся дверцей, я в конечном счете утвердился на ее верхнем ребре. Балансируя на этой неустойчивой опоре и отклоняясь как можно дальше вправо, я дотянулся до нужного мне замка. Сперва мои онемевшие от напряжения пальцы никак не могли справиться с гладкой ручкой, но постепенно к ним возвращался задаваемый памятью ритм движений. Сложный порядок нажимов и поворотов все точнее вырисовывался в моем мозгу, а тот уже давал команду мышцам, – по счастью, я не встретил здесь особых трудностей, связанных с чисто анатомическими различиями. Замок поддавался довольно легко, с каждой новой попыткой я действовал все увереннее, и не прошло и пяти минут, как раздался сухой щелчок, хорошо знакомый и в то же время совершенно неожиданный, поскольку в отношении его у меня не было никаких подсознательных предчувствий. В следующий миг тяжелая дверь медленно и почти бесшумно, издав лишь слабый скрип, повернулась на своих шарнирах.
Мое нервное возбуждение, казалось, достигло предела, когда я на расстоянии вытянутой руки увидел край помеченного иероглифами металлического контейнера. Я осторожно извлек его наружу, попутно обрушив вниз целый ливень мелкой песчаной пыли, и замер, переводя дыхание. Все было тихо.
Мельком осмотрев контейнер, я убедился в том, что он внешне ничем не отличался от других виденных мной по пути сюда. Размером он был примерно двадцать на пятнадцать дюймов при толщине чуть более трех, с рельефным изображением иероглифов на плоской крышке.
Я довольно долго провозился с его замком, поскольку мог действовать лишь одной рукой, прижав контейнер к поверхности стены. Наконец я высвободил крючок, поднял крышку и перенес тяжелый металлический ящик за спину, зацепив крючком воротник своей куртки. Теперь обе мои руки вновь были свободны, и я начал сползать вниз, что оказалось делом еще более трудным, чем предшествовавший подъем.
Достигнув пола, я тотчас опустился на колени, достал из-за спины контейнер и положил его перед собой. Руки мои тряслись, и я долго медлил, не решаясь его открыть, – давно уже догадавшись, что именно я должен там найти, я был буквально парализован этим знанием. Стоило сейчас моей догадке получить реальное подтверждение, и – если все это не было сном – я с той самой минуты не мог бы уже поручиться за целостность своего рассудка. Особенно пугающей была моя все более очевидная неспособность воспринимать себя в атмосфере сна. Ощущение реальности порой странно преломлялось в моем сознании, и мне казалось, что я вспоминаю свои настоящие действия так, словно они были отделены от меня громадной временно́й пропастью.
В конце концов я все же достал книгу из контейнера и еще в течение нескольких минут смотрел как зачарованный на знакомую комбинацию иероглифов на ее обложке; моментами мне начинало казаться, что я могу их прочесть. Возможно, где-то в глубине моей памяти эта надпись и впрямь ассоциировалась с некими осмысленными звуковыми сочетаниями, но мне не удавалось довести этот процесс до конца.
Время шло, а я все еще пребывал в нерешительности. Вспомнив вдруг про фонарь, по-прежнему зажатый в зубах, я положил его на пол и выключил, дабы не расходовать зря батарею. Оказавшись в темноте, я наконец собрался с духом и перевернул обложку книги. Затем я медленно поднял фонарь, направил его на страницу и щелкнул переключателем.
Одной секунды мне вполне хватило. Стиснув зубы, я, однако, удержался от крика. В наступившей вновь темноте я, почти лишившись чувств, распластался в пыли и сжал руками горевшую голову. То, чего я так опасался, все-таки произошло. Одно из двух: либо это был только сон, либо пространство и время теряли всякий смысл, обращаясь в жалкую никчемную пародию на то, что мы всегда считали незыблемыми категориями своего бытия.
