Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
— К нашему счастью, ритуал не завершён, — повторил штатский, — но… да… Разумнее будет, конечно, привести устройство в состояние равновесия. Иначе в окрестностях могут возникнуть некоторые, гм… пространственно-временные аномалии. В теории мне известно, как управлять Зонненштайном. Но для ритуала требуется жертва.
— Жертва? — неодобрительно переспросил офицер. — Это как понимать?
— В самом прямом значении слова. Человеческая жертва Зеркалам Зонненштайна. Или, как говаривали в прежние времена, жертва духу этого места… Таковы условия работы комплекса, — извиняющимся тоном пояснил Габровски. — Принесение жертвы далеко не всегда заканчивается её гибелью. Человек представляет себя на суд Зеркал, и Зеркала решают, забрать его жизнь или сохранить. Также Зеркала могут вообще отвергнуть жертву. Именно это чаще всего и происходит.
Эдельман слушал весь этот бред с вытянувшимся лицом.
— Честно говоря, смахивает на полнейшую чепуху…
— Тем не менее, это правда. Вы же видите, что происходит вокруг.
Аргумент был неопровержимым.
— В таком случае привлеките к делу тех парней, обученных Штернбергом, — предложил офицер. — Им ведь удалось привести эту систему в действие.
— Боюсь, ничего не выйдет. Энергетически они уже сильно истощены. Кроме того, они фанатики, даже не просто фанатики, а рабы Штернберга. Подчиняются только ему и никому больше. Вы знаете, этот Штернберг — большой специалист в области парапсихологии и рунической магии. Он буквально приковал их к себе. Забрал часть их разума, часть души. Они уже не могут существовать сами по себе. Если их хозяин умрёт, они тоже погибнут или сойдут с ума. Кстати, раз этого не произошло, значит, маг всё ещё жив.
— Это следует исправить, — заявил Эдельман, направляясь к жертвеннику.
Хайнц помертвел.
— Нет! Не смейте!!! — заорал он и бросился вперёд, но тут же упал, получив по лицу прикладом автомата. Он зажал ладонью разбитые губы, чувствуя, что рот наполняется солёным, а передние зубы ощутимо шатки.
Кинувшиеся было вслед за Хайнцем Эрвин и Курт попятились под прицелами автоматов.
Солдаты Эдельмана в спешном порядке стали уводить арестованных подальше от капища. Радемахера и Эрвина, которые пытались сопротивляться, подгоняли пинками, ударами прикладов и угрозами пристрелить на месте, звучавшими отнюдь не просто присказкой. К силившемуся подняться Хайнцу подошёл упитанный ротенфюрер и двинул под рёбра так, что Хайнц, задохнувшись от боли, вновь повалился на землю.
— Это тебе за «окорок», вошь тифозная.
— …А как же распоряжение рейхсфюрера доставить Штернберга живым? — спросил штатский.
— Убит при попытке к сопротивлению, — пояснил Эдельман, доставая оружие. Пистолет он держал в левой руке. — Мой начальник вовсе не будет огорчён таким исходом дел. Он сумеет убедить Гиммлера, что всё сделанное нами — к лучшему. Помогите-ка мне убрать этого бедолагу, — попросил он штатского. Вместе они приподняли мёртвое тело.
— Какая поразительная средневековая преданность, — изумился Габровски. — Погибнуть, грудью прикрывая хозяина. В этом есть что-то азиатское…
— А ведь вы правы, он действительно остался жив, — заметил Эдельман. — И, кажется, приходит в себя.
— Я бы не стал ждать, покуда он очнётся, — опасливо произнёс Габровски.
— Я хочу, чтобы он знал, от чьей руки погибнет.
Хайнц снова сделал попытку подняться. На руку ему наступила тяжеленная, как танк, нога в перемазанном глиной ботинке. Хайнц сдавленно вскрикнул.
— Ну что, глиста, проси прощения, — с ленивым благодушием приказал ротенфюрер. — И заодно вылижи мою обувку.
Хайнц порывался выдернуть кисть руки из-под подошвы, но ротенфюрер навалился всем весом, и перед глазами всё поплыло от боли.
— Ты, жирное дерьмо, — отчётливо выговорил Хайнц. — Возьми поссы на свои сраные башмаки, станут чистыми. Или, думаешь, не попадёшь?
Солдат убрал ногу с руки Хайнца и принялся, громко сопя, методично обрабатывать его сокрушительными пинками. Притомившись, мучитель напомнил:
— Проси прощения, недоносок! Не то из тебя отбивную сделаю. Ну и чего тебе смешно, кретину?
Хайнц, лёжа на холодных камнях, смотрел в невозможное, неземное густо-фиолетовое небо с алыми вспышками и улыбался разбитым ртом.
— Слушай, а это правда, что свиньи никогда не смотрят вверх? Ты, боров, должен знать.
Он извернулся, защищая живот от нового удара.
На алтарь легла крупная длиннопалая рука в драгоценных перстнях. Штернберг сел, опираясь на низкий стол жертвенника. Его покачивало из стороны в сторону, из носа текла кровь.
Эдельман навёл на него пистолет:
— Надеюсь, вы меня узнали, рейхсмагиер. Надеюсь, вы уже поняли, что ваша преступная затея провалилась. Я бы предпочёл, чтобы вы и все вам подобные предстали перед судом будущей свободной Германии. Хотя, конечно, было бы наивно надеяться, что вы станете дожидаться суда. Но всё же на этом свете существует справедливость…
Грянул гулкий винтовочный выстрел. Эдельман пошатнулся, упал на подломившиеся колени и опрокинулся навзничь. На его светло-серой шинели, на груди, быстро расплывалось ярко-алое пятно. На мгновение настала пронзительная, ошарашенная тишина. Приподнявшись, Хайнц увидел на противоположной стороне площади укрывшегося в тени огромных камней Вилли Фрая. Подросток Вилли, спокойный и собранный, как на стрельбище, передёрнул затвор и снова вскинул винтовку (как, когда успел её раздобыть?), ловя на мушку штатского. Тот успел распластаться по земле, спрятавшись за жертвенником. Тогда Вилли вторым выстрелом уложил стоявшего ближе прочих к Штернбергу солдата. В него самого уже палили со всех сторон. Он скрылся среди камней, несколько человек бросились за ним. Между мегалитов забились вспышки и трескучее эхо коротких очередей. Очень скоро всё стихло.
Штернберг, шатаясь, поднялся на ноги. Высоченный и широкоплечий, он, возвышаясь посреди пустой площади, был идеальной мишенью. Десятка два автоматчиков целились в него, но никто не посмел выстрелить. Он постоял, неустойчиво переступая с ноги на ногу, и рухнул на колени. Осторожно, словно отказываясь принять очевидное, потрогал неподвижное тело Франца, приподнял, привлёк к себе. За его склонённой спиной штатский, пригибаясь, тащил чемодан.
А Штернберг смотрел куда-то вдаль, тихо поглаживая мёртвое лицо оруженосца. Сейчас, перемазанный своей и чужой кровью, страшный как упырь, он выглядел сущим чудовищем в чёрной шкуре, с драконьим гребнем приподнятых порывами ветра светлых волос, с совершенно незнакомым, неживым лицом, на котором провалившиеся в кромешный мрак глаза были скрыты надтреснутыми очками. Он встал, поднял тело ординарца — так легко, словно крепко сложённый юноша весил не больше ребёнка, — и бережно уложил на алтарный камень. Сам опустился рядом на землю, что-то бормоча и мотая головой, точно полоумный. Потом поглядел вперёд и вверх, на равнодушную громаду скалы. Тишина разбилась вдребезги под его протяжным хриплым воем, полным горчайшего бессилия и непримиримого чёрного бешенства.
