Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
Внизу снова прогремел звонок.
«Препятствия, которые вы чините мне, лишь забавляют меня, — продолжает Якобус. — Но теперь все кончено…»
В кадре возникает горбун. Мерзко посмеиваясь, он срывает с алтаря пурпурное покрывало, а под ним…
На лбу Харпер выступила испарина. Все ее опасения — за Бернарда, за Шторма, за самое себя — слились в одно щемящее чувство тревоги. Она не спускала с экрана глаз.
На алтаре лежит голенький младенец. Ну разумеется. Иначе и быть не могло. Якобус поднимает меч. Истошно вопит несчастная Энни.
Все верно. Именно так все и было тогда, в лесу, в Аргентине. Именно такая сцена предстала ее изумленному взору, именно так она узнала страшную правду о человеке, которого любила.
Она ничего не забыла, лишь запрятала воспоминания как можно глубже. Она сознательно отказывалась допустить возможность повторения чего-то подобного, не позволяя себе строить догадки, верить намекам или случайным совпадениям. Даже после появления Шторма. Даже после того, как он прочитал вслух «Черную Энни».
«Мы заставляем себя страдать, когда отказываемся признавать очевидное», — думала Харпер.
И опять вспомнила о разлитой содовой. Да. Теперь все сошлось.
Теперь она знала, что произошло. И, кажется, даже то, что произойдет.
В дверь все еще звонили.
Харпер поспешно вышла из комнаты.
Когда она открыла входную дверь, инспектор Пуллод, потеряв всякую надежду дозвониться, уже направился к пабу «Журавль», рядом с которым стоял его «пежо». В машине Пуллода ждал помощник, констебль Слейд.
Услышав звук открывающейся двери, инспектор оглянулся и, увидев сгорбленную фигурку Харпер, пошел назад.
Пытаясь собраться с духом, Харпер изо всех сил налегла на трость. От ее внимания не ускользнуло озабоченно-соболезнующее выражение на лице инспектора. По спине пробежал холодок. Неужели она опоздала? Неужели уже слишком поздно?
Инспектор Пуллод, остановившись на нижней ступеньке, в нерешительности переминался с ноги на ногу, теребя в руке связку ключей.
— Мисс Олбрайт… — Он запнулся, посмотрел по сторонам, но на улице не было ни единой живой души, ничего интересного, за что можно было зацепиться взгляду. Пуллод уставился на связку ключей. — Боюсь, что…
Пальцы Харпер, сжимающие драконью голову, свело судорогой. «Боюсь, что…» — мысленно повторила она. У инспектора был такой вид, словно он собирался известить ее о начале ядерной войны. Внешне Харпер держалась спокойно, с достоинством, но в душе ее спокойствия не было. Не нравилось ей это «боюсь, что…» Совсем не нравилось.
— Боюсь, мы нашли машину Бернарда, — с кислой миной выдавил инспектор Пуллод.
Харпер упрямо вскинула подбородок:
— Ясно. И где — вы боитесь — она находится?
— Боюсь, здесь неподалеку. — Пуллод кивнул в сторону паба. — Там же, где и моя. — Он протянул ей ключи. — Констебль нашел это в замке зажигания.
Харпер молча кивнула.
— Полагаю, дома его нет?.. — робко поинтересовался инспектор.
— Нет, — ответила Харпер.
— Может быть, он просто… убежал?
— Нет.
Инспектор сделал вид, что внимательно изучает ключи. Он был явно смущен, растерян и не знал, что делать.
— В таком случае…
— Возможно, это предупреждение мне лично, — сказала Харпер. — Да, скорее всего это именно так. — Внимание ее привлекло какое-то движение на углу. Она заметила, как из окна «пежо» показалась голова констебля Слейда. Он внимательно разглядывал ее. Харпер не знала этого человека. Могла ли она доверять ему? Могла ли она доверять инспектору Пуллоду?
Возникла неловкая пауза.
— Инспектор, — первой нарушила молчание Харпер, — вам известно, сколько в Лондоне церквей Святого Иакова? — Именно так называлась церковь в фильме Ричарда Шторма. Церковь Святого Иакова.
Инспектор развел руками:
— Э-э… я, право, не знаю. Штук пять-шесть наберется.
— Так-так, — задумчиво пробормотала Харпер. — Штук пять или шесть…
Интуиция подсказывала ей, что тогда, двадцать лет назад, Яго обрел свое призвание, сидя в кинотеатре, который находился где-то в окрестностях Эджвер-роуд. Найдя свое призвание, он уже не мог отказаться от него, и потому — видимо, из какого-то суеверного чувства — ему хотелось ввести себя в контекст тех мистических историй, которые и привели его к триптиху. И возможно, более всего ему хотелось видеть себя героем «Призрака». Однако Шторм снимал Англию, которой никогда не видел, и с этим были связаны определенные технические проблемы…
— Скажите, — спросила Харпер, — а вы не знаете, какая-нибудь из этих церквей была заброшена или даже разрушена?
Пуллод снова развел руками, и вдруг лицо его сделалось серьезным.
— Погодите-погодите. Кажется, месяцев шесть или восемь назад в Барбикане, в одной из церквей, произошел сильный взрыв. По-моему, это была церковь Святого Иакова. Да-да, теперь я вспоминаю…
Но Харпер, не дослушав, бросилась обратно в дом. Дверь осталась открытой. Пуллод заглянул в пустую прихожую, затем посмотрел на сидящего в «пежо» констебля Слейда.
Оба недоуменно пожали плечами.
Харпер вернулась столь же неожиданно — на ходу натягивая манто и нахлобучивая на голову широкополую шляпу.
— Э-э, мисс Олбрайт, может, вы объясните… — пробормотал Пуллод.
— Не волнуйтесь, инспектор, — сказала Харпер, проворно сбегая по ступенькам и направляясь в сторону «пежо». — Здесь замешан потусторонний мир. Но теперь мне, похоже, удалось перехватить инициативу. Да, я уверена, теперь преимущество на нашей стороне.
17
— Ты будешь жить без боли, не зная, что такое старость. Ты забудешь, что такое страх смерти и людские законы.
Бернард был похож на куклу с испорченным механизмом. Он лежал, безжизненно уронив руки на дно саркофага и не чувствуя ног. Шея стала как будто тряпичная, рот приоткрылся.
Любовь, отрешенно думал он. У Любви обличье Богочеловека.
— Ты скажешь, — продолжал Яго, — что не выдержишь вида крови, что не сможешь убить собственного ребенка. Но я обещаю тебе, что ты не дрогнешь. Более того, я обещаю, что этот поступок освободит тебя, дарует тебе такую власть, такое наслаждение этой властью, о которых ты и не подозревал. Любое животное способно давать жизнь себе подобным, но только мы способны снова и снова даровать жизнь себе самим.
Бернард лежал неподвижно. Глядя в пустоту. Обличье Богочеловека, думал он.
— Клянусь тебе, Бернард, я стану твоим вторым «я». Я уже стал твоей сущностью — ты не можешь не чувствовать этого. Ты уже представляешь себе, как заносишь нож над телом младенца, не боясь греха, не боясь наказания. Ты берешь эту кровь ради того, чтобы жить самому. И это возбуждает, не правда ли, Бернард?
