Ннеди Окорафор - Фантастические создания (сборник)
Мама продолжила:
— Ты хочешь иметь волосы, которые аккуратно лежат и притворяются мертвыми, и ты хочешь заплатить за это много денег, и ты хочешь делать это каждые шесть недель.
Гилла отвернулась. Книжка соскользнула с ее колен на пол.
— Мам, почему, когда ты говоришь, все начинает выглядеть так ужасно глупо?
Часть волос вырвалась из-под банданы, так всегда происходило. Гилла скосила глаза на три или четыре пряди, танцевавшие в поле ее зрения, щекотавшие ей лоб. Она развязала бандану — и со злостью завязала заново, захватывая как можно больше густого безобразия и крепко пеленая его тканью.
Мать покачала головой:
— Гилла, не надо разыгрывать драму. Сколько стоят эти косички?
Гилле уже было стыдно ей говорить, но она назвала сумму, на несколько долларов меньшую, чем была написана в окне парикмахерской.
Мать только бровь подняла:
— Это, моя девочка, трехмесячный бюджет на твои карманные расходы.
Ну да, конечно. Она надеялась, что мама с папой оплатят косички. Очевидно, нет.
— Вот что я тебе скажу, Гилла: накопи на них, и тогда можешь делать.
Гилла улыбнулась.
— Но, — продолжила ее мать, — ты будешь по-прежнему оплачивать проезд, пока копишь.
Гилла перестала улыбаться.
— Ну-ну, не будь такой мрачной. Если ты каждый день будешь делать себе ленч и брать его с собой — все не так плохо. А теперь заканчивай читать историю.
И мама вернулась за свой компьютер. Клац-клац-клац.
Гилла надулась и сердито посмотрела ей в спину, но ничего не сказала, потому что на самом деле была вполне довольна. У нее будут косички! Конечно, она ненавидела слишком мокрые или слишком сухие сделанные накануне бутерброды, но это того стоит. Она проигнорировала тихий голосок в голове, говоривший: «Каждые шесть недель?» — и вернулась к чтению.
— Фу-у, мерзость.
— Что теперь? — спросила мать.
— Этот парень! Ну тот безобразный червь… Он ест святую Маргарет, а потом она у него в желудке, внутри его, молится Иисусу. И она така-ая святая, что деревянный крестик на ее шее превращается обратно в дерево и пускает корни в землю, и его ветви разрывают червя, и он умирает, и она выходит наружу!
— Именно так, — засмеялась мама. — И сразу в покровители детей и деторождения!
— Почему? — Впрочем, Гилла и сама догадалась почему, чуть-чуть поразмыслив. — Забей, не говори мне. И что, они сделали ее святой, потому что она убила личинку дракона?
— Ну да, ее в итоге причислили к лику святых, после того как толпа людей пытала и казнила ее за отказ выйти замуж за того мужчину. Маргарет была верующей и якобы отказалась от замужества потому, что он не был христианином. Но знаешь, некоторые полагают, что она уже тоже не была христианкой, по крайней мере в тот момент.
— Да? — Гилла думала о том, когда появится Кэши. Вечеринка уже вот-вот начнется.
— Эта история с превращением креста обратно в дерево… Не слишком-то христианский символ. Мертвое дерево в форме креста — да. Но не живое волшебное дерево, это языческий символ. Есть вероятность, что Маргарет из Антиохии сама приказала дереву на ее шее вновь прорасти. Возможно, история на самом деле рассказывает нам о том, что, когда христианство подвело ее, она обратилась к своим способностям древесной ведьмы. Дорогая, я считаю, что Маргарет из Антиохии была гамадриадой.
— Боже, мам, — коброй? — Они проходили это в школе, и Гилла знала слово «гамадриада».
Мама рассмеялась:
— Да, королевская кобра — это вид гамадриады, но я имею в виду первоначальное значение этого слова. Гамадриада — это дух женского пола, по сути — душа дерева. Друид — мужчина, древесный колдун, гамадриада — женщина, древесная ведьма, можно сказать. Но в то время как друиды жили на деревьях и досконально изучали их, гамадриадам изучать их надобности не было. Она просто сама и есть дерево.
Стремно.
Гилла выглянула в окно, где на ветру покачивались черные ветки, стыдливо прикрывшие наготу маленькими весенними листьями. Ей не хотелось говорить о деревьях.
Позвонили в дверь.
— О, — воскликнула Гилла. — Это, наверное, Кэши! — И она рванулась к двери, отбрасывая книгу в сторону.
Жила-была молодая леди в Нигерии…
— Оно, знаешь, иногда скрипит. — Гилла смотрела на отражение Кэши в зеркале.
В ответ Кэши только крепче вцепилась Гилле в волосы:
— Сиди ровно, подруга. Дай прикину, что с этим можно сделать. И хватит уже болтать всякую чушь. Ты все время заводишь разговор об этом дереве. Меня это вымораживает.
Гилла вздохнула, смирилась и откинулась в кресле:
— Ладно. Только не стягивай слишком туго, хорошо? У меня от этого голова болит.
Когда Кэши бралась за ее внешность, ничего не оставалось, как сдаться и надеяться, что успеешь смыть вязкую массу с лица и расклеить спутавшиеся от мусса волосы, прежде чем выйти на улицу, рискуя распугать голубей. Последний эксперимент Кэши с «натуральным» блеском обернулся катастрофой: Гилла выглядела так, будто ела жареного цыпленка и забыла после этого вытереть рот. Прошли месяцы, а Фостер все еще над этим посмеивался.
Гилла скрестила руки. Потом посмотрела в зеркало и увидела, что грудь от этого сильно выдавалась вперед. Она вспомнила, как в первый день сентября Роджер на школьном дворе тыкал в нее пальцем и вопил: «Сиськи! Сиськи!» Она сменила позу и положила руки на подлокотники кресла, втянула живот и бросила быстрый взгляд в зеркало, чтобы проверить, не делает ли ее это стройнее. Как бы не так. Настоящий жиртрест. А грудь при этом снова вывалилась вперед — о боже… Ей не выиграть.
Она снова вздохнула и слегка сгорбилась на стуле, превращая грудь и живот в бесформенную бугристую массу.
— И выпрямись, ладно? — сказала Кэши. — Я не достаю до передней части твоей головы, когда ты сидишь так, ссутулившись.
Руки Кэши деловито двигались, разделяя тяжелые волосы Гиллы на четыре равные части и заплетая каждую секцию в косичку.
— Вон то дерево, — ответила Гилла. — В саду перед домом.
Кэши только закатила свои идеально подведенные глаза:
— Ладно, расскажи мне об этой старой трухлявой вишне.
— Она мне не нравится. Я пытаюсь спать ночью и только и слышу, как она скрипит и стонет и… она разговаривает сама с собой всю ночь!
— Разговаривает, значит, — хихикнула Кэши. — А еще она разговаривает с тобой, да?
— Да. Раскачиваясь. Ее ветки трутся друг о друга, бормочут и нашептывают мне что-то, одну ночь за другой. Ненавижу это дерево! Всегда ненавидела. Вот бы мама с папой его срубили, — вздохнула Гилла.
