Сергей Волков - Пророк Темного мира
— Красная печать? — удивленно приподнял бровь старшой догляд. — Что за такое?
Тамара, обмершая, когда домовой назвал ее хозяйкой (хотя чего там — она в этом мире была единственным человеком, причастным к создателям печати), протиснулась между Бойшей и Атямом:
— Уважаемый Нежив Валуйсын! Нам очень нужно поговорить со старцем Завеем. Мы надеемся, что он поможет нам в борьбе с тем, кто извратил и присвоил себе все, созданное Всеблагим Отцом.
Вновь повисло молчание. Старшой догляд думал, тщетно пытаясь скрыть удивление. Наконец он пристукнул посохом и изрек:
— Враг нашего врага — наш друг, хоть и погибли уже от рук ваших сохранники многие, и брат мой в их числе. Но зря надеетесь вы на помощь Великого Завея…
— Почему? — вырвалось у Тамары.
Вместо ответа Нежив прогудел, глядя на девушку:
— Одного из вас я могу провести к старцу. Кто?
Путники совещались недолго.
— Иди, девка. — Мыря ободряюще улыбнулся Тамаре. — Ты лучше всех нас обскажешь, что и как. Иди. А коли неладно будет — кричи, поможем.
В крепости уже очень давно никто не жил. Несмотря на плотно закрытые ставни, на каменных ступенях лестниц, на плитах полов, на полках с книгами, на занавесях — всюду лежал толстый слой пыли. Паутина шевелящимся пологом заткала потолки. Пахло нежилым — затхлым, непроветриваемым — подвалом. Факел в руках старшого догляда трещал, и лишь треск этот да еще звуки шагов нарушали царящую всюду тишину.
Тамара следом за своим провожатым прошла через несколько помещений, миновала лестницы и очутилась в просторном покое, залитом через узкие выстекленные окна дневным светом. Посреди покоя на полированном малахитовом постаменте высилась хрустальная домовина.
Нежив Валуйсын преклонил колени, отдавая дань уважения своему повелителю. Тамара тоже поклонилась и шепотом спросила:
— Он что… умер?
— Он оставил сей мир, когда увидел, что труды его пошли прахом, а наставник его предан и обманут, — тихо прогудел в ответ старшой догляд. — С той поры минуло сто и еще сто лет. Мы поклялись хранить покой нашего повелителя, и уже много поколений сюда никто не входил. Но старец не мертв. Он пребывает в покое, готовый пробудиться, когда придет время и с лика земного сгинет зло, посеянное тем, кому вы противостоите. Приблизься, дева. Быть может, именно ты пробудишь Завея Великого!
Тамара глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и сделала несколько шагов. Она стояла перед хрустальным фобом Завея, смотрела на его сомкнутые веки, на спокойную полуулыбку, на пушистую бороду, продолжавшую расти все те годы, что старец пребывал в своем добровольном усыпалище, и заполнившую уже всю нижнюю половину прозрачной домовины. Одновременно она видела в зеркальных гранях себя — худую, очень загорелую, с отросшими до плеч немытыми волосами, в куртке с чужого плеча.
Завей не откликнулся на просьбы Тамары помочь. Слова и отчаяние девушки никак не тронули старца. В смущении отошла она к старшому догляду, с горечью по-детски развела руками:
— Не услышал он меня.
— Значит, не тебя ждет Завей Великий! — торжественно пробасил Нежив. — Идем. Я ничем не могу вам помочь…
Скрипели катки. Хлопал, ловя попутный ветер, парус. Потрескивали дрова в очаге. Хмурые, потерянные, сидели путники у огня. «Гиблец» нес их прочь от твердыни старца Завея. Последняя надежда рухнула. Уже никто и ничто не поможет. Вся Россейщина по велению Человека-Без-Имени, проклятого Коща, ополчилась сейчас против них.
— Нам остается только одно, — сказал Бойша, тиская рукоять шибала, — бросить коня и разойтись куда глаза глядят. За Опоясным камнем люди не так сильны в чистуновской вере, как в коренной Россейщине. Пожалуй, там можно укрыться. Но незнатям за камнем придется туго…
— Нам везде будет туго, — хмыкнул Мыря, и Атям согласно закивал головой. — Мы не личени, спрятаться не сумеем. Метка на нас чаровная. Кощ всюду разыщет, хоть и не сразу.
Атям, чтобы как-то отвлечься от горестных мыслей, принялся за готовку. Мыря нахохлился, подобрал под себя ноги, сунул ладони в рукава тулупа и застыл, точно статуя. Бойша порылся в мешке, вытащил звонник, настроил и принялся наигрывать одним пальцем тягучую, как патока, мелодию, что-то напевая.
Тамара расхаживала по палубе, то приближаясь к итеру, то удалясь к кормовому кублу. Пение Бойши она сперва не воспринимала, погруженная в размышления, но постепенно до нее стал доходить смысл того, о чем поет итер.
Это была какая-то баллада или поэма. Неизвестный девушке автор, нанизывал бисерины слов на золотую нить сюжета, выплетая из полученных сверкающих бус кружевную вязь роскошного царского одеяния.
И жемчужины снова вознес небосвод.
Из глубокого мрака полуночных вод.
Вновь был отдан простор и войскам и знаменам,
И опять все наполнилось воплем и стоном.
И над сонмищем русов с обоих концов
Подымался неистовый звон бубенцов.
Голос Бойши, в зависимости от того, что происходило в поэме, то суровел, становясь глухим, тревожным, то смягчался, делаясь мягким, вкрадчивым, а то и звенел металлом.
И меж русов, где каждый был блещущий витязь,
Из их ярких рядов вышел к бою — дивитесь! —
Некто в шубе потрепанной. Он выходил
Из их моря, как страшный, большой крокодил.
Был он пешим, но враг его каждый охотней
Повстречался бы в схватке со всадников сотней.
И когда бушевал в нем свирепый огонь,
Размягчал он алмазы, сжимая ладонь,
В нем пылала душа, крови вражеской рада.
Он пришел, как ифрит, из преддверия ада.
Тамара заинтересовалась, присела рядом с итером. Мглистый вечер опустился на предгорья Опоясного камня. «Гиблец» полз на северо-запад, полз наобум, влекомый попутным ветром по холмистой степи. Им никто не управлял. Тамара вдруг поняла, что для них наступает момент истины и их судьба, та самая судьба, о которой они спорили с наруком Стило Трошсыном, достигла точки перелома, некой вершины, с которой можно либо благополучно спуститься в благодатную зеленую долину, либо скатиться по острым камням и сломать шею на скалах.
А Бойша все пел, и медный звонник итера гудел в наступающей ночи чарующе и тревожно.
Так был фуб он и крепок, что стала похожа
На деревьев кору его твердая кожа.
И не мог он в бою, как все прочие, лечь:
Нет, не брал его кожи сверкающий меч.
Вот кто вышел на бой! Мест неведомых житель! Серафимов беда! Всех людей истребитель!
Загребал он воителей, что мурашей,
И немало свернул подвернувшихся шей.
Рвал он головы, ноги, — привычнее дела,
Знать, не ведал, а в этом достиг он предела.
И цепного вояки крутая рука
Многим воинам шаха сломала бока.
Вот из царского стана, могучий, проворный,
Гордо выехал витязь для схватки упорной.
Он хотел, чтоб его вся прославила рать,
Он хотел перед всеми с огнем поиграть.
Но мгновенье прошло, и клюка крокодила
Зацепила его и на смерть осудила.
Новый знатный помчался, и той же клюкой
Насмерть был он сражен. Свой нашел он покой.
Так вельмож пятьдесят, мчась равниною ратной,
Полегли, не помчались дорогой обратной.
Столько храбрых румийцев нашло свой конец,
Что не стало в их стане отважных сердец.
«Воины шаха, румийцы? — удивилась Тамара. — Что ж это за история, где действуют румийцы, то бишь римляне, которые являются „воинами шаха“? И где Бойша мог ее выучить? Хотя где — понятно: в родовой библиотеке, о которой рассказывал».
