Дженнифер Макмахон - Люди зимы
Плотнее запахнув старую шерстяную куртку, я надела снегоступы, которые достала из хлева, и двинулась через поле к лесу. Как только я углубилась в чащу, дорога потянулась вверх, но я все ускоряла шаг. Я миновала старый сад с его скрюченными, поломанными деревьями, обогнула Чертовы Пальцы и, перевалив через вершину холма, стала спускаться по едва различимой под снегом тропинке, которая вела на север. Идти, хоть и под гору, сразу стало труднее: за годы тропа заросла малиной, ежевикой и молодыми деревцами, которые торчали из снега и все время цепляли меня за ноги. Несколько раз я даже упала, но продолжала упрямо идти вперед. Думаю, теперь, – да еще под снегом, – эту тропу не отыскал бы и самый искусный следопыт, но я ни разу не сбилась, потому что точно знала, куда идти. Невидимая дорожка петляла сквозь чащу, как змея, но я отлично помнила каждый ее изгиб, каждый поворот.
Пока я шла, воздух заметно потеплел. Я расстегнула верхнюю пуговицу куртки и остановилась, чтобы немного передохнуть. Стайка клестов облепила ближайшие кусты тсуги и, громко попискивая, выклевывала из шишек семена своими необычной формы клювами с перекрещивающимися кончиками.
Отдохнув, я двинулась дальше, и вскоре вышла на небольшую поляну. Она показалась мне совсем крошечной – куда меньше, чем в моих воспоминаниях. Поляна, разумеется, тоже заросла ежевикой и молодыми деревцами, но я все же смогла разобрать проступавшие из-под снега обугленные остатки стен маленькой хижины.
Когда-то здесь жила Тетя.
Как-то раз, вскоре после того, как мы поженились, Мартин спросил меня о ней. «Кажется, когда ты была маленькая, с вами жила какая-то женщина, – сказал он. – Что с ней случилось? Я слышал – она вроде утонула…».
«От кого ты слышал подобную ерунду?» – удивилась я.
«Не помню. От кого-то городе, – пожал плечами Мартин. – Мой отец тоже пару раз о ней упоминал. Он говорил, что она жила в лесу – в хижине, неподалеку от вашей фермы, и что многие городские женщины ходили к ней за всякими… средствами».
«Ты же сам не раз бывал в этих лесах, исходил их, можно сказать, вдоль и поперек. Там нет никакой хижины, – ответила я, улыбаясь так, словно его простодушие меня позабавило. – Ну а то, что болтают в городе, это просто… сказки. Городские кумушки обожают всякие выдумки. – Я покачала головой. – Нет, нас было всего четверо: папа, Констанс, Джейкоб и я, и никакая женщина из леса с нами не жила».
Ложь далась мне на удивление легко – я даже сама удивилась.
«В лесу не было никакой хижины…».
Можно было подумать, будто никакой Тети действительно никогда не существовало – настолько естественно я произнесла эти слова. А ведь когда-то я любила ее, как родную мать!
Мартин принял мою ложь так же легко, как я ее произнесла. Во всяком случае, больше он про Тетю не расспрашивал.
Ногой я стала разбрасывать снег, под которым, как я точно знала, находились обугленные остатки ее старого дома. Одновременно я припоминала, что входную дверь Тетя всегда красила только в зеленый цвет. Когда я спросила – почему, она ответила, мол, в зеленую дверь не проникнет ни один злой дух. Теперь я сомневалась, что зла можно избежать столь простым способом, но тогда…
Под снегом скрывались не только обгоревшие бревна, старые гвозди, обугленное тряпье и осколки глиняной посуды. Где-то среди этого мусора лежали останки самой Тети, хотя за столько лет от них, наверное, мало что осталось: то, что не растаскали лисы, вороны и прочие лесные обитатели, давно превратилось в прах. Где-нибудь под грудами углей могли сохраниться череп, зубы, пара самых крупных костей, но я пришла сюда вовсе не за ними.
Я вообще не представляла, что именно я надеялась здесь найти.
Но если быть откровенной до конца…
Если быть откровенной до конца, я надеялась, что не найду здесь ничего. Когда Мартин выкопал из земли старое тетино кольцо, я не на шутку испугалась – мне казалось, что этим поступком он мог вызвать в наш мир ее дух.
Злобный, пылающий мщением дух…
Насколько велика могла быть эта злоба, я даже представить себе не могла, но мне представлялось вполне вероятным, что жажда мести могла заставить дух Тети заманить в лес маленькую девочку, а потом столкнуть ее в колодец.
Моя мама умерла через несколько часов после моего рождения. Роды принимала Тетя. Она помогла мне появиться на свет, и она же присутствовала при последних минутах моей матери. Моей сестре Констанс было тогда двенадцать, а моему брату Джейкобу – восемь. Впоследствии они рассказали мне, что мама недолюбливала Тетю, но папа настоял, чтобы роды принимала именно она.
«Я ей не доверяю!», – говорила мама моим сестре и брату, но папа твердил, что ее страхи абсолютно необоснованны.
«Ваша мама, – говорил он, – так сложена, что при родах ей обязательно нужна помощь опытной повивальной бабки. А Тетя уже помогла многим женщинам – благодаря ей, они произвели на свет совершенно здоровых младенцев. Вашей маме она тоже поможет…».
По правде говоря, у папы действительно были основания считать, что родить маме будет нелегко. Даже в молодости – на свадебных снимках, которые я видела, она не производила впечатления абсолютно здорового человека, к тому же меня она рожала достаточно поздно – ей было уже под сорок, и Тетя регулярно поила ее укрепляющими и тонизирующими отварами, которые должны были помочь маме благополучно выносить и родить. До сих пор не знаю, что это были за отвары; быть может, в них не было ничего страшного, но мама, как однажды признался мне Джейкоб, была уверена, что Тетя пытается ее отравить.
«Пожалуйста! – умоляла она детей, когда отца и Тети не было поблизости. – Вы должны мне помочь! Эта женщина хочет моей смерти!».
«Но, мама, зачем ей тебя убивать?» – спросила ее Констанс. Как я теперь понимаю, сестра отчасти разделяла отцовскую уверенность в том, что беременность сделала маму недоверчивой, подозрительной и даже слегка безумной.
«У нее есть свои резоны», – ответила мать.
Моя мать свободно говорила по-французски, поэтому Тетю она называла не иначе, как La Sorcière – ведьма. Тетя, впрочем, тоже знала этот язык; отчасти поэтому папа и решил, что для мамы будет большим утешением, если рядом с нею окажется кто-то, с кем она может поболтать на родном языке. Тем не менее, Констанс и Джейкоб утверждали, что никаких особых разговоров мама и Тетя между собой не вели, а если и обращались друг к другу по-французски, то голоса их звучали негромко, почти угрожающе. Что именно говорили друг другу мама и Тетя, так и осталось тайной, поскольку ни отец, ни мои брат с сестрой не знали по-французски ни слова.
