Ярослава Кузнецова - Dementia
Спи, мой смертный. Мой человек. Дорога сна длинна и извилиста, и ведет между двух миров, но какую бы из границ ты не переступил, я встречу тебя на любом рубеже.
И когда-нибудь мне недостанет сил тебя отпустить.
* * *— У нас с Виком несколько разное понимание того, что следует считать "хорошей картиной", — заявил Гув Гровнер, чернявый пижон в бархатном пиджаке. Правда, сейчас он был не в пиджаке, а в обыкновенной джинсовой куртке, и поэтому стал Леону гораздо симпатичнее. — Вик называет "хорошими" вот эту мазню. А я — вот эти крышесносные полотна.
Леон склонялся к мнению Вика. По крайней мере, тут хоть что-то можно было разобрать. Деревья, дома, люди, берег моря. А те несколько картин, над которыми кудахтал Гув, оказались чудовищной мешаниной серо-буро-малиновой краски, неравномерно размазанной по поверхности холста. Как Леон ни таращился, никакие откровения его не озаряли, и ничего путного в этой каше он не углядел.
— Жаль, — Гув, похоже, разочаровался. — Впрочем, я и не ждал особо. Практики у тебя нет, вот что. Там, в зале, ты случайно увидел, попал, можно сказать, в канал. На картину надо смотреть не всматриваясь, не пытаясь вышелушить изображение. Нужно ввести себя в транс, в особое состояние сознания, как йоги делают.
— Я не йог, — пожал плечами Леон.
Галерейшик фыркнул:
— Да я тебе не предлагаю на гвозди садится. Вон, на диван садись, расслабься. Вообще не смотри на картину, думай о чем-нибудь приятном. — Гув отошел к шкафчику за мольбертом. — Сейчас я тебе кое-что дам, чтобы правильно торкнуло. Надо тебе мозги разгрузить.
Ну, естественно, теперь речь зашла о травке, или еще о чем похуже. Богема…
— А где Виктор?
— Носит его где-то со вчерашнего дня.
— Он что, ночевать не приходил?
— Не-а. — Гув вынырнул из-за мольберта, в одной руке он держал жестяную коробочку, в другой — стеклянный кальян. — Чего так смотришь? Я тебя не отравлю.
— А телефон у него есть?
— Есть, только он его отключает. Так тебе картинки нужны или Вик? Картины я тебе покажу, а Вик, извини, не на цепи у меня сидит. Вольный художник, иттить его… Э! а вот, похоже, и он. И не один.
Гув сунул коробку с кальяном в раскрытый этюдник и пошел куда-то вглубь здоровенного гаража, перестроенного под мастерскую.
Виктор, не поздоровавшись, целеустремленно направился к длинному, во всю стену, верстаку, под которым громоздилась куча досок. Вид у художника был заморенный и взъерошенный, на физиономии ясно читалась бессонная ночь.
Его приятель весело помахал рукой хозяину и разулыбался. Длинноволосый чернявый красавчик лет восемнадцати.
— Эд, каракатица ты эдакая, — Гув несильно двинул парня кулаком в плечо. — Где вас носило, балбесы?
— Где, где… сокровище твое пас, видишь, своими ногами пришло. — Мальчишка повернулся к Леону и приветливо осклабился. — Я Эд, брат этого прохиндея, а ты кто?
— Леон, — сказал Леон.
— Клево! — восхитился мальчишка и прошел мимо вихляющей походкой. — А пожрать мне дадут?
— По шее тебе дадут, — проворчал Гув.
— А я заработал! — По дороге к дивану Эд включил старенький телевизор с антенной. В ящике заиграла музыка и загомонили голоса. — Я тебе — трезвого Вика, ты мне — сэндвич с беконом. И кофе-е-е!
Эд плюхнулся на диван, вытянув ноги. Гув ушел куда-то за перегородки, было слышно, как он там хлопает холодильником и гудит кофеваркой.
Виктор, не обращая ни на кого внимания, распиливал зажатую в тисках доску.
— Что ты делаешь? — тихо спросил Леон.
— Гроб.
— Что?
— Гроб. — Вик зло сверкнул на него глазами. — Я сколачиваю гроб. Из шести сосновых досок. На этот раз я ее поймаю. Да! Вгоню ее в гроб! Я вгоню ее в гроб, суку подлую. Я нашел такую приманку, от которой она не откажется. Не сможет отказаться, не сможет, просто не сможет. — Он вдруг отложил лучковую пилу и согнулся, вцепившись пальцами в край верстака. — Су-ука… — голос его сделался тонким и жалобным. — Ненавижу…
— Виктор. Где ты был этой ночью?
— Зачем тебе знать? — художник повернулся к Леону как рассерженный кот. — Что ты все вынюхиваешь? Что ходишь вокруг? Чего тебе надо?
Леон прикинул, стоит ли хватать и вязать его прямо сейчас. В участке быстро выяснят, что он делал сегодня ночью. С другой стороны, пока доказательств никаких, мало ли что лепечет чокнутый гений. Что я предъявлю — картины? Собственные галлюцинации? Ведь даже трупа нет. Но я чую, чую — пахнет здесь, разит, в нос шибает, не будь я коп и будь я проклят. Блин, как мне осточертела эта мистика!
— Хе! — громко удивился с дивана Эд. — Гляньте-ка, парни! Шейла в ящике! А мы ее только что на бульваре видели.
Леон подошел, вглядываясь в экран. Веселая мисс Берман в платье с блестками щебетала с какой-то домохозяйкой, ошарашенной счастьем показаться на глаза всей стране.
— Что, Вик опять про гробы бормочет? Не напрягайся, это он так подрамники называет.
— Это прямая передача?
— Ну, а я о чем?
Эд сделал звук погромче.
— Наши телефоны в правом нижнем углу экрана, — улыбнулась Шейла, и внизу замигало. — Звоните, задавайте свои вопросы. А миссис Смит нам сейчас расскажет…
— Где вы ее видели? — спросил Леон.
— Зеленое кафе на бульваре, знаешь? Под тентиком. Я хотел остановится, а Вик что-то разволновался, аж запрыгал на сиденье, газуй, говорит. Домой, говорит, срочно надо. Ну, надо так надо, я повез… Гув! Ты там заснул, что ли?
* * *Конечно, никакой Шейлы в зеленом кафе не оказалось. Леон побродил между столиками, сел, заказал себе кофе и достал телефон.
— Миссис Рамирес? Это Леон Оркотт. Мне очень надо с вами поговорить.
* * *— Рисовать он нигде не учился, — сказала Линда. — Самоучка. В реабилитационном центре, где Виктор несколько лет назад голову лечил, такая терапия была — ставить на место мозги посредством творчества. Помимо таблеток. Довольно известный врач, не помню, как зовут. Все его пациенты — кто рисует, кто лепит, кто фотографирует. Идея терапии в том, чтобы отделить от себя свое темное начало, то, что тревожит и мучает, и перенести на холст, зафиксировать на бумаге. У них выставки свои бывают, иногда довольно любопытные работы попадаются, хотя жутенькие, конечно. Как художник Виктор немногого стоит, а вот сумасшедшие его картины весьма интересны. Очень сильная энергетика, мощный поток негатива, замкнутый на себя. Вы заметили? Его картины пугают, но не подавляют. Он спонтанный маг, латентный сенс. Когда он принес мне "Полет", я решила собрать новую коллекцию, которую так и назвала "Темные начала". Леон, вы его подозреваете?
