Олег Абазин - Писака
– Вот и меня хотели пристрелить, – размышлял я вслух. – А потом превратить в зомби. Так это делается? – обращался я к другу Олегу.
– Нет, – отвечал мне тот. – Человек увозится под город, в мир канализации, и там начинает мутировать, до тех пор, пока его никто не узнает… Вернее, до тех пор, пока он сам себя не узнает.
– Серьёзно что ли? – удивлялся я его рассказу.
– Нет, шутя, – отвечал тот и… ухмыльнулся. Что за чёрт? Насколько я знал своего друга, Олега Степлова, улыбался он очень редко, а ухмыляться… У человека, не умеющего выдавить из себя даже самую жалкую улыбку, ухмылка не должна получиться ни в какую, даже если он сильно этого захочет. Но он ухмылялся; ухмылялся широко – во все свои тридцать зубов, и у меня на сердце похолодело…
– Не смотри ты на меня как на инопланетянина, дружок, – проговорил тот, не переставая ухмыляться, – это моя работа, понимаешь ли. Мне, а не хрену собачьему поручено проводить дознания. Я из твоей дурьей башки все опилки вышибу. Другими словами, проделаю то, что в школе с тобой проделать не успели. Потому что бить тебя надо было, как Сидорова-козла. И убить тебя мало было, – говорил он, подходя ко мне всё медленнее и медленнее, в руках сжимая чёрную милицейскую резиновую дубинку. В то время, как я был ещё юношей, среди многих сверстников и друзей ходило мнение, что дубинки такие покрыты резиной для жёсткости удара, и что синяки после применения такой дубинки на теле не остаются, как бы сильно ею не били. Но может это и…
******
И на этом лист закончился. Как это обычно называют: "на самом интересном месте!", как будто только-только начали описывать облик гениталий… И огромный типографский лист, испещрённый самым микроскопическим почерком, оказался не настолько огромным, чтоб в него вместилось то, чему вместиться в него не удалось…
Читал Юрий не отрываясь – он не мог бы остановиться, даже если б очень захотел, потому что… ему показалось, что на этом огромном листе была осуществлена его мечта: давно уже Юрий Владивостоцкий смирился с тем, что у него ни в какую не получалось написать что-нибудь о родном городе; о российской милиции; что-то вроде остросюжетного – немного мистического – триллера, где реализм превосходит собой всю фантазию, и – самое главное – чтоб рассказ этот обязательно выглядел в форме дневниковых заметок какого-нибудь рядового владивостокца (что-то вроде, "Ну и произошло со мной!, щас расскажу…"). Хоть и немного неграмотно написанный, но какое-никакое мастерство изложения в этом отрывочке есть. Но всё это не интересовало Юрия, потому что он отправился переворачивать на чердаке этот весь хлам, надеясь найти остальную часть произведения; ему страшно нетерпелось узнать, что же в этом рассказе произошло дальше. Но, спустя 10-15 минут тщетных поисков (вещей на чердаке было не так много), он решил смириться с тем, что продолжения он не найдёт уже никогда.
Пробыл Юрий у себя на чердаке около полуторачаса, и даже не заметил, как дождь перестал барабанить по крыше и заметно потеплело: через чердачные щели и отверстия начали пробиваться солнечные лучи душного июльского дня, который нормальные люди обычно стараются провести на пляже.
Юрий глянул на свои позолоченные ориент, стрелки которого указывали на полпервого, и решил, что и ему этим днём было бы неплохо войти в образ "нормального человека" и слётать на своём кабриолете куда-нибудь на Шамору или на Суходол, если в голову так и продолжает ничего не лезть, а "продолжения" его чудесной находки в реальности не существует; не переделывать же ему прочитанное на свой лад… Только не это!! плагиат ненавидел Юрий больше, чем – например – гомосексуалистов или педофилов; он считал, воровать чьё-то творчество, ниже собственного достоинства: "Это скучно, – мог бы он заметить на сей счёт. – Зачем "унижаться", когда можно написать в тысячу раз лучше и эффективнее?", потому он ненавидел даже повторяться, внося с каждым разом в своё поле деятельности всё новые и более оригинальные вещи чем прежде.
Но теперь ему не было дела – не до своего таланта, не до "поля деятельности" – ни до чего, после того как он снял с себя дедов комбинезон и бросив его на покрытую вековой пылью голую кровать, распахнул дверь и окунулся в жаркий летний полдень, пожелав этому пыльному, старому, скучному и всегда мрачному чердаку, только лишь не переставать оставаться самим собой. Юрия же ждала одна из двенадцати очаровашек, представленных ему местной службой знакомств.
Да, довелось ему однажды, от безысходности знакомств на улицах и через объявления, выложить на стол офиса "брачного агентства" сотню рублей и получить телефоны "двенадцати месяцев" (как он – сам не понимая, почему – именовал это "совпадение", отказавшись от тринадцатого телефона, поскольку четырнадцатого в ближайшее время не предвиделось), успев обзвонить все до единого, назначить быстрые встречи и придти в восторг оттого, что со всеми до единой девушками у него "всё совпало" и ни одна из них не предпочла ему продолжение поисков своего "прекрасного принца". Так что теперь ему (Юрию) предстояло бросить жребий и пригласить "выпавшую счастливицу" составить ему компанию для поездки туда, куда она (счастливица) пожелает, завести свою "хонду" и отправиться в путь.
Так он и поступил, после того как Алла (выпавшая – через жеребьёвку – счастливица) вознамерилась прокатиться с ним на какой-нибудь дикий пляж, где никого нет и запросто можно позволить себе некоторую долю нудизма.
Но никакого нудизма они себе не позволили, когда хонда Юрия въехала на пустынный дикий пляж, Юрий вместе со своей девятнадцатилетней девушкой уже удобно расположился на не тронутых птичьим помётом живописных камнях Уссурийского залива… и тут и появилась на горизонте пляжного берега какая-то тёмная фигурка – издалека ничего нельзя было разглядеть. Но по ходу приближения этой фигурки уже можно было не только определить её (мужской) пол, но и то, что это старик; что выглядел он измученным долгой ходьбой и плёлся очень медленно. Юрия это не столько раздражало, сколько рождало в его голове… новый сюжет… Интересно было бы, – подумалось тут же Юрию, – если б этот старый пердунок, подойдя к нам вплотную, достал бы из-за спины прятавшийся там топор и (теперь это оказался бы уже далеко не измученный старостью дед, как лунатик бредущий по пустынным пляжам; теперь это оказался бы очень энергичный и злобный шизофреник) начал бы гоняться за нами по всему пляжу, разнеся по пути в пух и прах мою хонду и желаю осуществить бесновавшуюся у него в голове – ещё с самого детства – мечту: насладиться бездыханным свежим телом молодой очаровательной девушки. – Идиотская, конечно, мысль навестила Юрия, но… Какого чёрта старику (!) бродить по пустынному пляжу (!)? – кого ему там отыскивать; уж не одиноких ли девушек, решивших провести время наедине с самими собой, почитать под палящим солнцем и кремом от загара какой-нибудь сентиментальный романчик?… Причём, одет этот старик был как нельзя не кстати такому беспощадному солнцепёку: в валенках, чёрных ватных штанах, телогрейке и шапке-ушанке (неиначе, он полчаса назад трудился на лесоповале в середине января), он явно собирался шагать куда-нибудь в Антарктиду. И когда он подошёл ближе, проходя мимо "хонды" и двух этих удивлённых молодых людей, можно было бы уже разглядеть не только его измученное духотой лицо и мокрую (словно полностью состоявшую из пота), текущую и уже наверняка плавящуюся кожу, но и полное безразличие к этим единственным на всём пляже людям: он прошёл мимо, не взглянув в их сторону даже и краем глаза, словно действительно был лунатиком и в данный момент, ошибшись планетами, прогуливался не как обычно по луне, а по – например – Венере (или Солнцу). Но Алла так и не удержалась от этого дурацкого банального вопроса для подобных ситуаций (тепло ли тебе, девица? – тепло ли тебе, красная?):
