Андрей Дорогов - Неомаг
- А я никуда не тороплюсь.
- Тогда, Иван, расскажи, что тебе уже известно.
Максим вздохнул, отпил кофе. Пауза затягивалась.
- Хорошо, - Иван, отпил кофе, неторопливо достал сигарету из пачки, долго раскуривал.
- Начнем с того, что никакой ты не Максим Александрович Лотов.
Максим жестом остановил его. Сходил в комнату принес пачку "Беламора". Тяжело опустился на табурет. Прикурил. Втянул в себя тяжелый дым, кивнул - продолжай.
- Твое настоящее имя Петр Викторович Свержин, сын крупного адвоката, муж дочери известного профессора.
Максим прикрыл глаза.
Воспоминания, которые, казалось, он давно похоронил, тяжелым мутным клубом всплыли в памяти. Ему сделалось дурно. Голос лже Крюкова потускнел, вытесненный событиями десятилетней давности.
Петр Свержин. Десять лет назад...
- Ну что, Петро, готов в дорогу? - голос отца весело грохотнул в ухо.
Я поиграл мышцами, - всенепременно, батя.
- Зови своих, мы подъехали, - он отключился.
Под окнами, призывно бибикнула, "бэха" тестя.
- Олюня, бери Настюху, родители приехали.
- Уже бежим, - жена потерлась носом о мою щеку, сунула, капризничающую с утра дочку, в руки, - держи.
Я подхватил теплый комочек на руки. Чмокнул в сморщенное заплаканное личико.
- Ну, что ты малышка, ехать не хочешь? А там тепло, ласковое море, свежий воздух.
Мы долго подгадывали время, что бы всей семьей отправиться отдыхать. Но то у отца был процесс, то тесть был занят. В середине августа, все, наконец, собрались. И вот теперь отправляемся к Черному морю, где отец Ольги снял на две недели шикарную дачу, находящуюся в двух шагах от моря. Долго решали, как ехать, пока отец не сказал, - Ша, едем на моей тойоте. Десять мест, все удобства, кондиционер - красота, в общем.
Тесть согласился, но с условием, что вначале поведет он. Батя заскрипел, но согласился.
Споро погрузили вещи. И вот едем. Отцы семейств, впереди, говорили о чем-то своем адвокатском. Тесть - профессор, юрист и по совместительству бывший мент, ожесточенно спорил с отцом. Они обсуждали последнее дело, которое успешно закончил мой отец.
Женщины за исключением, семнадцатилетней Кати, занялись полугодовалой Настюхой. Они весело щебетали, передовая дочку друг другу, трясли перед ней игрушками и сюсюкали. Девочка перестала плакать, но выглядела недовольной.
Я пристроился рядом с Катенком (так в семье звали, свояченицу). Та сидела нахохлившись, уперевшись лбом в тонированное окно. Толкнул в плечо, - Ты че куксишься? На море не хочешь, там сейчас самая благодать, парней молодых много.
Она неприязненно взглянула на меня, отвернулась. Она не любила меня, я усмехнулся - пусть покривляется. Пользуясь тем, что она смотрит в окно, скосил на нее глаза. Природа не обделила ее внешностью. Высокий рост, тонкая талия и пышные формы, должны были сделать ее в недалеком будущем неотразимой. Голые круглые коленки притягивали взгляд.
- Голова болит, - вдруг отозвалась она.
- Хочешь, таблетку дам?
- Да пошел ты, - тихо, что бы не услышали мать с сестрой, сказала она.
Я вздохнул, быстро скосил глаза на просвечивающую под майкой молочно белую грудь с розовыми сосками, тьфу ты, черт, и отвернулся.
Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Ночь выдалась бессонной. Настюшка капризничала, плакала во сне и металась по кроватке. То ли зубки резались, то ли удушливая жара пополам со смогом так действовали на нее, но выспаться нам не удалось. И сейчас, я потихоньку засыпал, убаюкиваемый мерным шумом машины, идущей на мягкой, глотающей малейшие неровности, подвеске.
Машина плавно вошла в поворот, но меня полусонного качнуло в сторону. Голова легла, на что-то мягкое. Щекой я почувствовал нежную бархатистость кожи Катиного плеча. Она на мгновение напряглось, закаменев. Я окончательно провалился в темноту сна, напоследок ощутив, как расслабились ее мышцы, и почувствовал мягкое прикосновение к щеке...
- Максим, тебе плохо?
Он помотал головой, и понял, что Иван давно молчит, а он со словами выплескивает из себя застарелую боль.
- В той аварии, в живых остался ты один, сильно помятый, но живой.
Максим открыл глаза. Иван запнулся увидев на его глазах слезы. Максим жадно затянулся раз, другой. В голове зашумело.
- Да помятый, - он зло усмехнулся, - компрессионный переломом позвоночника, тазовых костей и ног, сильный ушиб правой половины головы, и больше ни царапины, представляешь ни одной царапины. Ты понимаешь, что это такое, быть живым, когда все кого любишь умерли? Понимаешь? - он почти кричал, глядя в спокойные серые глаза.
Иван не отвел глаз. В их глубине, за изрядно подтаявшими, за прошедшую ночь льдинками, плескалась неподдельная боль и сочувствие.
- Если бы я не понимал, меня бы здесь не было, - он прикурил новую сигарету от предыдущей.
- Проснулся я уже в больнице. Проснулся от боли. Болело все. Голова, спина, ноги. От меня долго скрывали, что все погибли. - Последняя фраза вышла хрипло, словно ворон каркнул.
Максим бросил в пепельницу погасшую папиросу, из пачки выцарапал еще одну, чиркнул спичками. Тяжелый дым, туманил мозги, позволял прийти в себя.
Затянувшись несколько раз, он совсем успокоился. Десять лет выучки не прошли даром. Продолжил он рассказ полностью пришедшим в себя. Скучным тоном роняя слова в пространство между ними.
Петр Свержин. Десять лет назад...
...Я долго не мог поверить, что в той злополучной аварии, выжил я один. Что все и Оленька с Настюшей, родители, тесть с тещей, Катенок, все погибли. Долго не верил, думал дурацкий розыгрыш, затуманенное болью и лекарствами сознание с трудом воспринимало действительность. А когда понял... Три попытки, неудачные, суицида. Удержали. Да и о каком самоубийстве может идти речь, когда тело до половины сковано жестким корсетом гипса.
Я выжил и выдержал и этот удар и следующие за ним. Спасибо папа.
Полгода в лежачем состоянии. Потом мучительная терапия. Изматывающие упражнения, что бы не остаться на половину овощем. Врачи говорили чудо, нет, не чудо. Спасибо мама.
Бывали моменты, когда хотелось кричать от боли раздирающей нижнюю часть тела. Бывало, не было сил, что бы плакать от отчаянья. Но я выкарабкался. Деньги были. Спасибо родителям. Все оказались застрахованы, включая жену и дочку. Когда они успели, не знаю. Моя семья и так была не бедной, а после выхода из больницы, я был богат. Квартиры родителей и тестя оказались моими, мне досталась еще какая-то недвижимость. Плюс акции и ценные бумаги. Передача наследства прошла не без шероховатостей, но у отца даже после смерти оставались друзей. Адвокаты и люди со связями. Я был богат, но, Боже мой, как я был беден.
