Сет Грэм-Смит - Президент Линкольн: охотник на вампиров
Я уже не чувствовал, где заканчивается топор и начинается моя рука. Наконец рукоять выскользнула у меня из пальцев, а руки бессильно повисли. Если отец заставал меня за отдыхом, он принимался страшно сквернословить, хватал топор и за минуту рубил с дюжину дров, чтобы я устыдился своей слабости. Я не сдавался и с каждым днем становился все сильнее.
Вскоре за минуту Эйб мог нарубить больше поленьев, чем его отец.
С тех первых месяцев, проведенных в односкатной хижине, минуло два года. Теперь семья жила в небольшом крепком домике с каменным очагом, крышей, покрытой дранкой, и деревянным полом, который оставался теплым и сухим даже зимой. Как и раньше, Томас зарабатывал ровно столько, сколько требовалось, чтобы его дети были сыты и одеты. Из Кентукки приехали двоюродные дедушка и бабушка Нэнси — Том и Элизабет Спэрроу. Они жили в одной из пристроек и помогали семье на ферме. Дела шли в гору. «С тех пор затишье неизменно меня настораживало, — напишет Эйб в 1852 году. — За ним всегда, всегда следует большое несчастье».
Как-то в сентябре 1818 года Эйб неожиданно проснулся среди ночи. Мальчик сел в постели и заслонил лицо руками. Ему показалось, будто кто-то встал над ним и собирается обрушить ему на голову дубинку. Ничего не происходило. Убедившись, что опасность ему привиделась, Эйб опустил руки, отдышался и поглядел по сторонам. Все вокруг спали. Судя по углям в очаге, было два или три часа ночи.
Ребенок в одной ночной рубашке вышел во двор, не обращая внимания на осенний холод. Он направился к туалету, едва различимому в ночной мгле, сонно прикрыл за собой дверь и присел. Когда глаза привыкли к темноте, Эйб обнаружил, что между досками пробивается лунный свет, достаточно яркий, чтобы при нем можно было читать. Но книги у мальчика не было, поэтому он подставил ладони под лунные лучи и принялся изучать узоры, которые свет выписывал у него на пальцах.
Снаружи кто-то разговаривал.
Эйб задержал дыхание. Двое подошли чуть ближе, затем остановились: шаги смолкли. Они же прямо перед домом. Один из собеседников говорил зло и шепотом. Мальчик не мог разобрать слова, но понял, что этот человек не из Литл-Пиджин-Крик. «У него был высокий голос и британский акцент». Незнакомец некоторое время что-то с напором втолковывал собеседнику, потом замолчал. Он ждал ответа. И дождался. На этот раз Эйб услышал знакомый голос. Голос Томаса Линкольна.
Я посмотрел в щелку между двумя досками. Действительно, говорил отец, а рядом с ним стоял человек, которого я раньше никогда не видел. Незнакомец, коренастый и очень богато одетый. Одна рука до локтя у него отсутствовала, а рукав он аккуратно подколол к плечу. Отец, который был гораздо выше и крупнее гостя, словно съежился.
Мальчик прислушался, но мужчины отошли слишком далеко. Эйб наблюдал, пытаясь что-то разобрать по жестам и губам, и вот…
Отец, боясь нас разбудить, отвел гостя подальше от дома. Они приблизились, и я затаил дыхание. Я не сомневался, что меня выдаст бешеный стук сердца. Они остановились всего в четырех ярдах от меня. Так и вышло, что я расслышал последнюю фразу.
«Не смогу», — сказал отец.
Незнакомец молчал. Он явно был разочарован.
«В таком случае я возьму свое другим способом», — ответил он наконец.
IV
Том и Элизабет Спэрроу умирали. Три дня и три ночи напролет Нэнси сидела с двоюродными бабушкой и дедушкой. Она не оставляла их в обжигающем огне лихорадки, бреду и судорогах, столь сильных, что Том, шести футов роста, плакал как ребенок. Эйб с Сарой не отходили от матери, помогали ей менять компрессы, перестилать постель и молились с ней о чудесном выздоровлении, которому, как все они знали в глубине души, не суждено было наступить. Старики видали такое и раньше. Они звали это «молочной лихорадкой». От испорченного молока наступало медленное отравление. Неизлечимое. Смертельное. Эйб раньше не видел смерти и надеялся, что Бог простит его любопытство.
Он не осмелился говорить с отцом о том, чему стал свидетелем неделей раньше. С той самой ночи Томас отдалился от семьи. По большей части он вообще не появлялся дома и, кажется, не желал вместе со всеми нести вахту у постелей Тома и Элизабет.
Они умерли почти одновременно — сначала Том, затем, спустя несколько часов, и его жена. В глубине души Эйб испытал разочарование. Он ожидал стать свидетелем последнего вздоха или трогательного монолога — как в книгах, что он читал по ночам. Но Том с Элизабет попросту впали в беспамятство, пролежали так несколько часов и скончались. Томас Линкольн, не одарив жену ни словом соболезнования, принялся на следующее утро сооружать два дощатых гроба. К ужину супруги Спэрроу были преданы земле.
Отец никогда особенно не любил дядю и тетю. К тому же они были не первыми родственниками, которых ему довелось похоронить. И все же я никогда не видел, чтобы отец был таким молчаливым. Казалось, он погрузился в свои мысли. Очень нехорошие мысли.
Четыре дня спустя заболела Нэнси Линкольн. Поначалу она уверяла, что у нее всего-навсего болит голова — без сомнения, из-за переживаний, вызванных смертью Тома и Элизабет. Тем не менее Томас послал за ближайшим доктором, который жил в тридцати милях. К прибытию врача, на рассвете следующего дня, Нэнси уже бредила.
Мы с сестрой сидели подле матери и дрожали от страха. Глаза у нас уже слипались. Отец сидел на стуле, а доктор осматривал больную. Я знал, что она умирает. Знал, что Господь наказывает меня. Наказывает за любопытство, которое я испытал перед смертью дяди и тети. Наказывает за убийство создания, которое не желало мне зла. Виноват был я один. Закончив осмотр, врач попросил переговорить с отцом наедине. Когда отец вернулся в комнату, он не мог сдержать слез. Мы все плакали.
Той ночью Эйб не отходил от ложа матери. Сара уснула у очага, а Томас задремал на своем стуле. Нэнси впала в беспамятство. Уже несколько часов она кричала — вначале от кошмаров, а затем от боли. В какой-то момент Томасу и доктору пришлось держать ее, а она все выкрикивала, что «заглянула в лицо дьяволу».
Эйб снял компресс с головы больной и обмакнул его в миску с водой в изножье кровати. Скоро придется зажечь новую свечу. Та, что светила у постели, уже почти потухла. Он вынул компресс из воды, отжал его, и тут кто-то взял его за запястье.
— Сынок… — прошептала Нэнси.
Перемена казалась разительной. Мамино лицо было спокойным, голос ласковым, и даже в глазах снова зажегся свет. У меня перехватило дыхание. Что это, если не чудо, о котором я молился? Мама посмотрела на меня и улыбнулась.
