Олеся Брютова - Городские легенды
Подбежав к самому краю дыры, Венька упал на колени и изо всех сил крикнул в ее черное разверстое нутро. Громкий звук эхом прокатился до самого центра земли, и тотчас же в ответ раздался низкий вибрирующий голос, который говорил на тягучем языке, рожденном самой древностью.
– Это ты Хоремхеб, сын мой?
И Венька ответил на том же языке, испытав вдруг радость узнавания, которая пронзила его до самых кончиков пальцев:
– О, отец мой Анубис! Наконец, я слышу твой голос.
– Твой десятилетний плен мести закончен, ты исполнил свою задачу Хоремхеб, ты покарал своих врагов. Вернись теперь домой, чтобы потом снова служить мне в мире людей.
Бывший деревенский мальчишка Венька Кулаков, а теперь могущественный Хоремхеб – сын самого Анубиса, сбросил с себя человеческую пижаму, ставшую внезапно узкой и короткой. И, обнаженный, прыгнул в вечную черноту загробного мира. Раздалось низкое вибрирующее гудение, и земля над его головой сомкнулась, лишив деревню Никаноровку главной ее достопримечательности – бездонной дыры.
В тот самый момент, когда тишина ночи разбавляется петушиными криками и звоном ведер, а небо становится синевато алюминиевым, в деревню приходит деятельный трудовой день. Так уж заведено, что время бодрствования человека здесь соотносится с режимом курятника. Спать ложатся с курами, с ними и поднимаются. В этот час и услышала Маланья вой из соседней избы. Настасья еще сладко спала, завернувшись в вытертое байковое одеяло. Старуха, не успев даже сменить ночную рубаху на платье, укуталась в огромный платок и со всех ног понеслась к Алевтине. Та сидела на крыльце и выла так, что дребезжали стекла в окнах. Лишь через полчаса успокоительных процедур Маланья наконец уразумела, что пропал Венька. В отличие от других деревенских ребятишек на рыбалку он не ходил – Алевтина боялась, что застудится. Со двора выходить в такое время нужды не было. Вот и обнаружилась пропажа сразу же. Будь на его месте кто другой, так и до вечера могли не хватиться, а то и на вторые сутки бы только заметили, что нет дитяти. Но болезненный Венюшка всегда был при матери, и деваться ему этим утром было некуда.
– Украли, украли, – все твердила Алевтина. – Вчера еще чужачку видела. Да что я... Сама ты с ней на кладбище и говорила. Ой, не понравилась она мне...
– Ты, Алевтина, ври, да не завирайся. И напраслину зря не возводи, – отрезала старуха. – Знакомая она мне. И спит еще, в горнице. Сама только что видела. А то, что Венька пропал, она и не знает еще. Собиралась утром с ним побеседовать.
Алевтина вскинула испуганные глаза, и на всем ее длинном бесцветном лице проступила решимость:
– Как это побеседовать? Не позволю!
– А чего уж не позволять? Дите искать надо, али забыла, что пропал? Далеко, небось, не ушел. Собирайся-ка, да я схожу оденусь, и пойдем.
Но ни в одном дворе, ни на речке Веньки не оказалось, хотя все остальные ребятишки от мала до велика пребывали в наличности. И тогда сама собой и всем одновременно пришла единая страшная мысль – дыра. Пижаму сына, валявшуюся на траве, Алевтина заметила сразу. С криком подхватила и принялась вытряхивать, словно надеялась в ней обнаружить свою пропажу. Поэтому не заметила, что Маланья застыла как соляной столб, а редкие кустистые брови на ее лице неудержимо поползли вверх. Казалось, что еще мгновение и вылетят они за пределы этой, повязанной платком, головы и закружатся над ней двумя белыми бабочками. Вдобавок, рот старухи распахнулся, она выкатила глаза и дрожащей рукой указывала на что-то в траве.
– А.... а..., – с трудом выдавила Маланья, и вдруг разразилась. – Это что же такое деется? Куда дыру подевали? Что за день, одни пропажи!
Тут вдруг она умолкла, прикрыв рот обеими руками. До нее дошло: все то, что она собиралась показать заезжей корреспондентше – исчезло. И означало это, что она Маланья – лгунья. От дыры остался только кружок земли, на котором не успела вырасти трава. И лишь по этому признаку можно было понять, что на этом месте что-то было. А уж дыра там или чистый камень, поди, догадывайся.
Второпях разбуженная Настасья посокрушалась для виду, хотя в глубине души, с самого начала не верила во все эти байки. Добрела с Маланьей до бывшей дыры и сделала пару снимков. Все не с пустыми руками возвращаться.
В Никаноровке долго потом передавали из уст в уста эту историю. Веньку Кулакова так и не нашли, и старики, покачивая головами и цокая языком, мудро говорили: "Видать, срок его пришел". Эта фраза абсолютно ничего не объясняла, но действовала успокаивающе.
Маланья повела почти ослепшую от слез Алевтину в церковь, надеясь, что там она получит слова утешения, и немного придет в себя. Но молодому отцу Игнатию, как видно, не хватило опыта, и душеспасительная беседа едва не закончилась дракой. Впрочем, священник торжествовал – он избавился от главного врага рода человеческого, и теперь ожидал наплыва прихожан, которые, конечно же, не замедлят появиться, ведь веру кормят необъяснимые явления.
А в районной газете появилась краткая заметка за подписью Анастасии Курочкиной о том, что деревню Никаноровку посетили инопланетяне. Похитили местного мальчика, а прямо за деревней оставили на земле выжженный круг, на котором даже не растет трава. Снимки круга прилагались.
Рене Маори: Поверх всего…
Есть свойства – существа без воплощенья,
С двойною жизнью: видимый их лик -
В той сущности двоякой, чей родник -
Свет в веществе, предмет и отраженье.
Двойное есть "Молчанье" в наших днях,
Душа и тело – берега и море.
Одно живет в заброшенных местах,
Вчера травой поросших; в ясном взоре,
Глубоком, как прозрачная вода,
Оно хранит печаль воспоминанья,
Среди рыданий найденное знанье;
Его названье: "Больше Никогда".
Не бойся воплощенного Молчанья,
Ни для кого не скрыто в нем вреда…
Я не знаю, о чем вы думаете, когда я прохожу мимо. Я не знаю, о чем вы думаете, когда я сижу с этюдником в парке, и на ваших глазах создаю очередной шедевр. Не знаю и не хочу знать. Когда-то я был молод, и тогда каждый из живущих был интересен мне, как неизведанный, неоткрытый остров. Глаза в глаза открывал я истины и умножал знания. Теперь – все не так. Я смотрю поверх ваших голов, поверх деревьев, поверх всего. Мой старый пес жмется к ногам и тоже смотрит в небо, словно ждет оттуда даров. Я даров не жду. Однажды мне стало ясно, что их нет. Что одинок на Земле человек и сиротлив, и обделен божественной милостью.
