Роберт Блох - Безликий бог: Египетский цикл
— Да, мой мальчик, — хрипло ответил он. — Именно так — еще один глупый ритуал. Но нам не стоит думать о нем, пока мы не окажемся на месте.
— Так ты собираешься отправиться туда — найти гробницу? — встрепенулся молодой человек.
— Я должен, — напряженным голосом отвечал сэр Рональд. Он вновь обратился к манускрипту и прочитал вслух последние фразы:
«Берегись же, ибо неверящие умрут. Минуют они Бога Анубиса, но ведает он все и не позволит им возвратиться в мир людей. Ибо необычаен образ Анубиса, и живет в нем тайная душа».
Старый археолог поспешно проговорил эти слова и тотчас свернул свиток. Затем он подчеркнуто перевел беседу на практические темы, словно пытаясь забыть прочитанное.
Следующие несколько недель прошли в приготовлениях к путешествию на юг. Сэр Рональд, казалось, избегал сына и обращался к нему лишь тогда, когда этого требовали вопросы, непосредственно связанные с экспедицией.
Но Питер ничего не забыл. Что прочитал в манускрипте отец, о чем умолчал? В чем заключался тайный ритуал, позволявший миновать Открывающего Пути? Почему отец побледнел и задрожал, а после спешно сменил тему и заговорил о повседневных делах? Почему он так тщательно прятал свиток? И какова, наконец, природа упомянутого в рукописи «проклятия»?
Питер долго бился над этими тайнами, но технические детали подготовки экспедиции со временем отвлекли его и рассеяли худшие страхи. Стоило, однако, им с отцом очутиться в пустыне, как опасения охватили его с новой силой.
В пустыне витает дух тысячелетий, аура древности, заставляющая путешественника почувствовать, что все заурядные достижения человека столь же недолговечны и преходящи, как и следы его на изменчивом песке. В подобных местах душа, словно сфинкс, предается думам и мрачные мысли беспрепятственно всплывают из ее глубин, подчиняя себе разум.
Чары молчаливых песков заворожили Питера. Он вспоминал рассказы отца о египетском колдовстве и чудотворной магии верховных жрецов. Легенды о гробницах и подземных ужасах обретали новую реальность здесь, в местах, где они родились. Питер Бартон был лично знаком со многими людьми, верившими в силу проклятий, и некоторые из них умерли странной смертью. Был ведь случай с Тут-Анкх-Аменом, и скандал с храмом Паут, и ужасные слухи о гибели этого малоприятного авантюриста, доктора Карноти. Ночью, под взором любопытных звезд, он вспоминал эти и похожие истории и вновь содрогался при мысли о том, что может скрываться за ними.
Сэр Рональд разбил лагерь на месте, указанном на карте, и тогда пришли новые и более осязаемые ужасы.
В первую же ночь сэр Рональд ушел один в холмы за палатками. Он взял с собой белого козленка и острый нож. Сын тайком последовал за стариком и увидел его уже после того, как дело было сделано и песок напился вдоволь. Кровь козленка жутковато поблескивала в лунном свете, и в глазах убийцы стоял такой же красный туман насилия. Питер ничем не выдал себя: менее всего ему хотелось прерывать отца, который возносил потусторонние египетские заклятия к издевательски глядящей луне.
По правде говоря, Питер порядочно побаивался сэра Рональда, иначе попытался бы отговорить его от продолжения экспедиции.
Однако что-то в поведении сэра Рональда намекало на безумную, беспрекословную целеустремленность. Именно поэтому Питер держал свои опасения при себе и не отваживался открыто расспрашивать отца об истинных свойствах упомянутого в свитке таинственного «проклятия».
На следующий день после странного полуночного действа в холмах сэр Рональд, проверив свои вычисления по некоторым зодиакальным схемам, объявил о начале раскопок. Держа в руке карту, он отмерил шагами расстояние до определенной точки в песках и велел людям копать. На закате в почве зияла, подобно громадной ране, десятифутовая шахта; возбужденные рабочие сообщили, что обнаружили внизу дверь.
К тому времени Питер, чьи нервы были натянуты до предела, проникся таким страхом перед отцом, что не пос-смел возражать, когда тот приказал ему спуститься на дно раскопа. Несомненно, Бартоном-старшим двигало острое помрачение ума, но Питер, искренне любивший отца, счел за лучшее не раздражать его отказом. Его пугала мысль о спуске в эту щель, откуда исходило отвратительное и тошнотворное зловоние. Но зловоние, внизу только усилившееся, было в тысячу раз приятней вида темной двери, сквозь которую оно просачивалось.
Скорее всего, это и была дверь внешней галереи, описанная в манускрипте. С первого взгляда Питер понял, что означала фраза о «седьмом языке седьмой головы» — и взмолился о том, чтобы значение ее навсегда стерлось из его памяти. Дверь была украшена серебряным знаком, отражавшим знакомую идеографию египетских преданий. Этот центральный символ объединял в себе головы семи основных египетских богов — Озириса, Изиды, Ра, Баст, Тота, Сета и Анубиса. Но ужас состоял в том, что все семь голов выдавались из общего тела, и тело это не принадлежало какому-либо известному в мифологии божеству. Фигура была не антропоморфной, и ничто в ней не походило на человеческое тело. Питер не мог вспомнить ни единого примера из всей египетской космологии или пантеона, который хотя бы отдаленно напоминал этот совершенно чужеродный ужас.
Образ вызывал несказанное отвращение; отвращение это трудно было приписать чему-то, что можно выразить словами. При виде его в глаза Питера словно проникли маленькие щупальца ужаса, крошечные щупальца, укоренившиеся в мозгу и высосавшие из него все, кроме чувства страха. Частью оно, вероятно, объяснялось тем, что тело словно бы постоянно менялось, перетекало из одной неподдающейся описанию формы в другую. Под определенным углом оно казалось медузообразным скопищем змей,
новому взгляду представал светящийся строй вампирических цветов с льдисто-прозрачными, сотканными из протоплазмы лепестками, которые точно шевелились в неутолимой жажде крови. Под иным углом оно становилось бесформенной массой, не более чем хаотическим нагромождением серебряных черепов. Порой в нем виделась некая космическая формация — звезды и планеты, спрессованные воедино, всего лишь намек на грандиозность лежащих за ними пространств вселенной.
Чье дьявольское искусство могло создать такую непостижимую и кошмарную композицию? Питер терялся в догадках; ему не хотелось думать, что то была работа художника из числа людей. Он решил, что дверь представляла собой некое зловещее выражение аллегорического смысла и что головы на фоне этого поразительного тела каким-то образом символизировали тайный ужас, что правит миром за спинами человеческих богов. Но чем дольше он смотрел, тем глубже его разум погружался в замысловатый серебряный лабиринт резьбы. Он втягивал в себя, гипнотизировал, и созерцание его было подобно размышлениям о смысле Жизни — тем жутким размышлениям, что сводят философов с ума.
