Игорь Николаев - Дети Гамельна
Четверку сопровождала свита в шесть человек весьма бандитского вида. После несообразностей главарей глаз буквально отдыхал на обычнейших разбойничьих рожах. Посмотрев на это дело, сельский попик собрался, было, окропить всю компанию святой водой и прочесть “Отче наш”, но передумал и, на всякий случай, спрятался в церквушке, откуда больше носа не казал.
Старосте повезло меньше. Ему пришлось давать полный отчет касательно прежнего визитера, показывать сбереженную поклажу — два ящика-сундука — и божиться, что местные к исчезновению пришельца совершенно не причастны. Седой молча слушал, сверля рассказчика неприятным тяжелым взглядом. Рыжий не слушал вообще, безразлично глядел себе по сторонам да поглаживал нахохлившуюся птицу, что твой языческий бог Один. Наемник Швальбе напускал на себя очень грозный вид, а монах, которого звали Йожином (имя, более сходное с прозвищем), мягко, но настойчиво выпытывал всевозможные подробности.
Когда допрос закончился, староста счел за лучшее вообще освободить свой домишко, прихватив родню и движимое имущество, оставив недвижимое в полное распоряжение нагрянувшей банды. Сопровождающие остались снаружи, тут же разложив костерок и начав разделывать поросенка старосты. Мелкий свин перестал быть имуществом движимым после того, как неудачно попал под копыта. Четверка старших же собралась в единственной комнате и держала военный совет.
Несмотря на разгар теплого и очень солнечного дня, в узкое оконце, затянутое мутным и грязным бычьим пузырем, проникала лишь малая толика света. Трое сидели вокруг кривого стола, кое-как сколоченного деревянными гвоздями, и вели неспешный, но очень неприятный разговор. Рыжий присел в сторонке с видом предельного отвращения к обсуждаемым вопросам.
— Итак, свершим разбор полетов, — деловито предложил ландскнехт, положив ладони на темную столешницу.
— Что совершим? — полюбопытствовал зеленоглазый старец. Голос у него был неприятный, скрежещущий, словно каждое слово, вылетающее из горла, по пути наталкивалось на невидимый напильник.
— Да был у меня знакомый мастеровой, замки для пистолетов делал, — пояснил Швальбе. — Все пытался летательную машину смастерить, как какой-то давний флорентиец, не то Ванчи, не то Вончи… Как очередной крылатый уродец ломался, так говорил, дескать, «проведем разбор полетов».
— Еретические измышления я вижу здесь, — медовым голосом сообщил отец Йожин. — Если бы Господь хотел, чтобы люди летали, Он дал бы им крылья. А мастерить летальные машины — идти супротив Его воли.
— Ну-у-у… — стушевался Швальбе.
— Может быть, к делу перейдем? — предложил седой.
Йожин красноречиво приподнял бровь, выражая недоумение.
— Гарольд, я понимаю ваше нетерпение… — начал было монах, но седой прервал его.
— Мы прячемся от неприятной правды за пустыми словами, — решительно проговорил Гарольд, в полутьме комнаты его глаза светились отраженным светом, как у волка.
— Это да, — согласился после секундного раздумья монах. Пожевал пухлыми губами и предложил с неожиданной серьезностью:
— Хорошо. Обобщим. Проведем… — он покосился в сторону дисциплинированно молчащего Швальбе. — Так сказать, разбор полетов…
— Это определенно был он, мой талантливый и непутевый ученик, — сказал Гарольд. — По описанию, он. И здесь снаряжение, которое он … позаимствовал.
— Украл, — вставил, не утерпев, Швальбе. И тут же замолчал, наткнувшись на укоризненный взгляд Йожина.
— В последние годы наш орден переживает не лучшие времена, — отчеканил седой, подчеркнуто глядя сквозь ландскнехта. — В некогда славные ряды принимают всякий сброд, который привык резаться со всяческими сарацинами и совершенно не приемлет подлинной орденской дисциплины…
— Хватит, — устало сказал монах, звучно хлопнув пухлыми ладонями. В голосе добродушного служителя церкви отчетливо прорезалась стальная нотка. — Все, господа охотники, довольно препирательств, я слышу их всю дорогу. Почтенный собрат…
Монах склонил голову в сторону надменного Гарольда.
— Почтенный собрат, я понимаю вашу скорбь и обиду, они обоснованы. Но сейчас речь не о том. А ты…
Йожин взглянул на Швальбе, уже без всякого почтения и малодушной укоризны.
— А ты, паскудник, сиди тихо, как мышь под веником, и слушай слова умных людей. Пока уши не отрезали.
— Да ладно, я-то чего… — пробормотал солдат.
— Итого, что мы имеем, — продолжил Йожин. — Ученик почтенного мастера Гарольда проявлял весьма обширные таланты к познанию наук убийственных, но вот дисциплины ему и в самом деле не хватало. Славы сорванцу хотелось, понимаешь ли… Поэтому, прознав, что в здешних краях творится нехорошее, он позаимствовал снаряжение мастера Гарольда и отправился на подвиг славный. И здесь, судя по всему, сгинул с концами.
— Он мертв, — с холодным спокойствием уточнил мастер. — Три недели… Он точно мертв.
— Оружие и остальные предметы не тронуты, — вставил Швальбе, с некоторой опаской покосившись на монаха. — Значит, к бою не готовился… Я так думаю.
— Это так, — согласился мастер Гарольд. — Надо думать, из его пустой аристократической головы не выветрились мои уроки, и, прежде чем бросаться в бой, он сначала отправился на разведку, днем. Сразу искомое не нашел или засомневался в найденном, поэтому повторил поход дважды. И, в конце концов, что-то его убило.
— Боже, Ты видишь нашу скорбь из-за того, что внезапная смерть унесла из жизни нашего брата, — вымолвил отец Йожин, крестясь. — Яви Своё безграничное милосердие и прими его в Свою славу. Через Христа, Господа нашего. Аминь.
Монах вновь перекрестился, его примеру последовали Гарольд и Швальбе.
— Днем, — деловито уточнил Йожин.
— Днем, — повторил Гарольд.
— Дальше-то что делать? — спросил монах. — Чтобы победить брата Ордена, девенатора, пусть и недоучку, да еще днем…
— Нечисть или вампир, — так же деловито ответил седой.
— А вампир не есть нечисть? — по-прежнему с немалой осторожностью уточнил Швальбе.
Гарольд взглянул на Йожина, в его взоре отчетливо читалось молчаливое и скорбное осуждение. Монах протяжно вздохнул и развел руками.
— Что поделать, приходится работать с теми, кто под рукой, — с малой толикой вины ответил Йожин. — Молод еще, необразован… — и пояснил, обращаясь уже к ландскнехту. — Злобные порождения тьмы делятся на нежить и нечисть. Нечисть суть создания тварные и телесные, как оборотень, скажем. Нежить не тварна и плотью, подобной материальным созданиям, не обладает. Нежить страшнее, но до захода солнца ее не встретишь. Девенатор ушел днем и не взял ни особого оружия, ни панциря, ни иной амуниции, только шпагу и кинжалы. То есть ночевать в лесу не собирался. Поэтому погиб он тоже днем, и убило его то, чему солнце не помеха, то есть нечисть. Или вампир, поскольку кровосос живет меж двух миров и объединяет в себе качества как телесного, так и призрачного, потустороннего. Многие упыри не боятся солнца. И ты, бестолочь, все это знал бы, если бы внимательно слушал мои наставления!
