Алексей Атеев - Карты Люцифера
Вот я всю жизнь торгую… э-э… подержанными вещами и никакого собрания не завел, – старичок хитро усмехнулся. – Да и состояния особого не скопил. К чему? Понимаешь, Артюша, привык довольствоваться малым. И в то же время ни в чем себе не отказывать. Захочется осетринки или буженинки, забегу в Елисеевский. Мясца парного – колхозный рынок рядом. Еще какого-нибудь деликатеса – да ради бога. Были бы деньги. И одеваюсь я, если ты заметил, не в продукцию «Москвошвея». Опять же столь нужный в моем возрасте отдых. Сочи, Ялта, Мацеста, Ессентуки – все к вашим… нашим услугам. Есть, конечно, у меня кубышечка на черный день. Не отрицаю. Но в ней ровно столько, чтобы не бедствовать на старости лет.
Безусловно, можно было бы перебраться в городские хоромы с электричеством и горячей водой. Но для чего? Здесь уютно и никто над душой не скрипит. Ты выгляни из оконца. Березки вон шелестят. А дале озерцо виднеется. Природа! На кой мне Тверская, ныне улица имени великого пролетарского писателя Максима Горького? Чад, вонь да праздношатающиеся толпы. Захочу посетить «Арагви» или «Националь», на таксомоторе свободно доберусь. Словом, мой бедный Артем, умеренность – вот золотое сечение нашей профессии. Умеренность и холодное сердце. Как говорят уголовнички, жадность фраера сгубила. И максимальное уважение к клиенту. Усек, сынок?!
Артем, конечно же, усек. Парень он был сообразительный и заслуживающую внимания информацию схватывал на лету. До поры до времени он оставался у старика Колычева на подхвате, но наступил и его час. Артем «встал на крыло» году эдак в пятьдесят седьмом, и случилось сие знаменательное событие как раз в пору Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве. Еще задолго до начала этого международного празднества Колычев предрек наступление благоприятных для крупных коммерческих акций времен.
– Понаедет много иностранцев, – говорил он, понизив голос, хотя в комнатке с керосиновым освещением, кроме них двоих, никого не было. – Если заранее побеспокоиться и связаться с кем нужно, можно сорвать куш.
Артем считал старичка человеком крайне осторожным и потому удивился, услышав мысль о возможности контактов с иностранцами. Колычев, почувствовав недоумение своего подопечного, стал развивать идею дальше.
– Этот праздник с невнятным для русского уха именем «фестиваль» начнется через полгода, – вещал Колычев, глядя в окошко на заснеженный огород перед своей хибарой. – Кстати, есть такое латинское изречение, отчасти созвучное с названием данного, как бы это сказать… мероприятия. Festinf lente – торопись медленнее. Или по-нашенски: поспешишь – людей насмешишь. Допустим, я нахожу покупателя там, за бугром, на некую стоящую вещицу. Он присылает курьера под видом прогрессивного студента, скажем, из развивающейся страны, только что вставшей на путь социализма. Таможенный контроль, скорее всего, в дни фестиваля достаточно упрощенный, в отношении какого-нибудь эфиопа и вовсе станет формальностью. Теперь нужно определиться с товаром. Что любят буржуи? Ясное дело, Фаберже. Можем ли раздобыть? Безусловно. Но!.. Даже без учета художественной стоимости это – драгметалл. Если обнаружат, возникнут неприятности. Вещь будет конфискована, только ее и видели. Значит, ювелирка отпадает. Дальше?..
– Живопись! – вскричал понятливый ученик.
– Верно, – одобрил подсказку Колычев. – Но какая? Наших передвижников на Западе не ценят. Хорошие иконы? Могут возникнуть трудности с транспортировкой. Что-нибудь голландское или французское? Тут тоже есть отрицательные нюансы.
– Какие? – полюбопытствовал пытливый Артем.
– Сейчас поймешь. Сама фактура холста у опытного таможенника может вызвать подозрения. Опять же кракелюры…[5] Забьются при подмалевке. Полотно старое, его легко испортить. Я считаю: нужно остановиться на русском авангарде начала века.
– Кандинский, Малевич, Шагал… – вновь продемонстрировал эрудицию начинающий антиквар.
– Вот-вот. Именно. Там подобная живопись начинает пользоваться спросом, а у нас она пока никому не нужна. Абстракционизм ныне ругательное слово. Да и сами по себе холсты имеют относительно свежий вид. Если аккуратно подмалевать полотно легко снимаемыми красками, поменять подпись, внести еще кое-какие штрихи, картину совершенно спокойно можно выдать за современную работу какого-нибудь молодого советского живописца. Уткина, Гусева или, скажем, Воробьева…
Что нужно сделать дальше? Этот самый Воробьев желает продать свою картину «Над вечным колхозным покоем» некоему дагомейскому марксисту Агве, Симбе или Мбване. Живописец Воробьев пишет от руки, или лучше на машинке, справку, составленную в добротных бюрократических выражениях, где сообщает свои паспортные данные, почетные звания, если они имеются, а также сумму сделки, желательно небольшую, чтобы не напугать чиновников. Потом он отправляется в домоуправление, где за двести граммов тянучек «Кис-кис» паспортистка ставит на бумагу круглую печать. Теперь мы имеем документ, который можно предъявлять где угодно, а главное – на таможне. Господину Мбване вручается «Колхозный покой», и он преспокойно уезжает в свою Африку. Дело сделано.
– А оплата? – осторожно поинтересовался Артем.
– Деньги привозит тот же курьер. Тут все основано на доверии. Я заранее переправляю фотоснимки предлагаемых картин покупателю. Его полностью устраивает моя экспертиза, удостоверяющая подлинность полотна.
– Откуда вдруг такое взаимопонимание? – недоверчиво поинтересовался Артем. – Вы что же, знаете покупателя?
– Естественно. И весьма неплохо. От тебя у меня нет тайн. Дело в том, что покупатель – мой родной брат Александр, проживающий в городе Париже. В лихую годину он был выброшен волной эмиграции во Францию, где и обосновался. Со временем стал так называемым «маршаном» – торговцем живописью. У нас, видишь ли, это семейное занятие. Изредка мне удается поставлять ему товар. Весьма, конечно, сложными путями. Обычно через западных дипломатов небольшого ранга. Но это становится опасным, поскольку за каждым посольским работником время от времени, а иногда и постоянно ведется наружное наблюдение. К тому же дипломаты – господа, знающие себе цену, а посему просят слишком большой куртаж.[6]
– Чем же рассчитывается покупатель: рублями, долларами? А может, франками? – полюбопытствовал Артем.
– Рассчитывается обычно, – уклончиво ответил Колычев.
– Вы же предпочитаете не связываться с валютой.
Старичок досадливо крякнул. Видно, поворот в разговоре раздражал его.
– Погодим делить шкуру неубитого медведя, – оборвал он Артема. – Давай-ка лучше распределим обязанности. Моя забота – товар и подготовка его к транспортировке. Ты же должен найти художника со студией, у которого гость фестиваля приобретет на память о нашей стране два-три полотна, воспевающих социалистическое строительство. Я думаю, нужно будет организовать посещение этой студии не одним, а несколькими товарищами. У тебя, помнится, имелась знакомая в «Интуристе». Вот с ее подачи и должно быть организовано посещение мастерской лояльного советской власти живописца. Но в курс дела ее, конечно, посвящать не следует. Да и художника тоже. Проще всего нейтрализовать его в момент просмотра экспозиции.
