Мария Барышева - Дарители
Он подался вперед и потянулся к руке Виктора Валентиновича, но тот отдернул ее и отступил на шаг, сжав зубы от внезапно нахлынувшего омерзения и беспокойства. Баскаков до сих пор так и не разобрался в том, по чьей на самом деле вине упорхнули в «Пандору» злосчастные письма. Медсестра умерла, так и не успев ничего рассказать, — тут, конечно, и Ян, озлобленный неудачей, перестарался, но кто ж мог знать, что у нее сердце слабое, — с виду молодая здоровая девка. А допросить по жесткому самого Сканера Баскаков так и не решился. В конце концов, Кудрявцеву и Чистову найдут рано или поздно, а «Пандора» — черт с ней! Людей у него много, а вот Сканер — один.
— Перестань скулить, — небрежно сказал он, — слышать уже не могу. Грешно с убогого спрашивать. Смотри кино.
— А ты помнишь, Виктор, как мы когда-то в футбол гоняли? В школе еще… тогда? — вдруг спросил Сканер. — Ты центровым стоял… А я уж и забыл, как наша школа-то выглядит. Хорошее было время… не волчье.
Виктор Валентинович удивленно хмыкнул.
— Чего это ты вдруг заностальгировал? Ведь не пил… — он свернул бумаги Сканера трубочкой, посмотрел на поникшего в кресле человека, и его взгляд слегка оттаял. — Время… Время всегда волчье — волки разные. А школы той уж лет десять, как нет, — забыл?! Там теперь диско-бар «Империя». Быки и бляди. Так что смотри кино.
Баскаков вышел, и едва дверь за ним закрылась с едва слышным стуком, как покорность, виноватость и тихая мольба мгновенно ссыпались с лица Сканера, и наружу выглянула ненависть, осознанная и живая. Уголки губ разъехались далеко в стороны, так что глаза превратились в две поблескивающие щелочки, и лицо Сканера стало бесноватым. Он съежился в кресле, его пальцы спрыгнули с колена и воздушно, бесшумно затанцевали по подлокотникам.
— Да, — сказал он заговорщическим шепотом, чтобы охранник за дверью не мог услышать, — да, да-а-а. Я скулю. Я пес. Я убогий старый пес. Ты все правильно сказала, ты умница… Я буду пес — пусть так и думает. Терпеливый буду, делать все буду как надо, да, — Сканер повернул голову и посмотрел влево, на пустой пол. — Как я их обманул, а? Всех. Я-то их вижу, а они меня видеть не могут — всего не могут. У них дипломы, а у меня глаза.
Он настороженно огляделся, потом взял пульт дистанционного управления и сделал звук телевизора громче.
— Я так устал, — прошептал он жалобно, — и здесь холодно. Мне плохо. Почему ты не даешь себя потрогать? Ты еще злишься? Не сердись, Янчик, — ты же знаешь, что я сказал это тогда для дела. Злиишься… Ладно, а я сердиться на тебя не буду… Синее белье… шелк… Тогда просто посиди со мной. Посмотри со мной кино… старый добрый фильм… — Сканер свесил левую руку с подлокотника. — Посиди… никто не узнает.
Сканер подождал, пока ему не кивнули из пустоты, улыбнулся, повернул голову и уставился в телевизионный экран.
— Я подожду, — весело сказал он. — Я не сумасшедший, чтоб еще раз… так… напролом, явно… нет. Я подожду. Людмила Прокофьевна, где вы набрались этой пошлости — вы же виляете бедрами, как непристойная женщина, — Сканер подождал, пока Лия Ахеджакова на экране произнесет то же самое, и улыбнулся. — Хорошее кино. Так больше не снимают.
* * *Солнце садилось, и Наташа начала зябко ежиться. Слабые лучи, проникавшие в сарайчик сквозь многочисленные дыры в проржавевших, прожженных и просто проломленных кем-то железных листах, плоско настеленных вместо крыши, неумолимо уползали, и тени на заваленном мусором полу сливались в одну, постепенно превращаясь в полумрак. Сидеть на перевернутой старой канистре было страшно неудобно, хоть она и подложила захваченный на всякий случай свитер, ноги затекли и тупо ныла от напряжения шея — Наташа постоянно крутила головой туда-сюда, глядя то на недалекий дворик, заросший низкими кленами, хорошо просматривавшийся через прорехи в полуразрушенной задней стене сарая и низкой ограде и сквозь голые кусты сирени, то на ржавую дверь, створки которой, косо свисавшие с косяков книзу, были кое-как закручены проволокой. Хотелось встать, походить, размяться, но она не решалась — при малейшем движении под ногами начинали хрустеть остатки пластиковых бутылок, банок, осколки, сухие листья, пакеты, бумажки и прочий полуобгорелый мусор, которым сарай был заполнен до отказа, а кое-где валялись и шприцы, хищно торчали тонкие иглы. На шум мог кто-нибудь заглянуть и заинтересоваться, что тут понадобилось взрослой, хорошо одетой и вроде не пьяной женщине, сидящей на ржавой канистре, подобрав полы пальто, держащей на коленях большую жесткую папку, разложившей среди мусора рисовальные принадлежности и дико рыскающей глазами по сторонам. Потому что район был не то, чтобы очень уж людный, но вполне обитаемый. И без того час назад сюда через дыру в задней стене заглянул зачем-то мальчишка лет семи и изумленно уставился на Наташу. Она тут же свирепо спросила: «Это ты сделал?!!» Мальчишка удивился еще больше, но на всякий случай удрал. Больше никто не появлялся, но кто знает?..
Еще только-только расположившись в сарае, она, после некоторых сомнений, все же позвонила Косте, чтобы рассказать, где назначила встречу, — на всякий случай. Наташа надеялась получить еще какой-нибудь совет, но вместо совета Костя обругал ее и предложил, пока не поздно, бросить эту дурацкую затею и уехать. Не дослушав, она отключила телефон.
Наташа посмотрела на часы и передернула плечами. Ее недавняя решимость улетучивалась с каждой секундой, а вместо нее наползала глухая безнадежность. Хотелось, пока не поздно, встать и уйти. Безумство, совершенное безумство. Она вытащила сигарету, но тут же спрятала, а вместо нее достала полпалки дешевой жилистой колбасы и впилась в нее зубами. Тяжелый отвратительный запах в сарае уже не мог помешать голоду, хотя вначале находиться здесь было непросто, несмотря на хорошую вентиляцию. Пожар здесь был, видимо, довольно давно, но запах гари держался прочно — не менее прочно, чем грубый и назойливый запах мочи и фекалий. Впрочем, этот сарайчик был еще ничего — от другого, слева, через один, остались только обгорелые развалины, еще один зиял выбитыми дверьми и огромной дырой в крыше, а несколько были лишь чуть тронуты огнем. Никто и не пытался восстанавливать их или хоть как-то подлатать — хозяева либо уехали, либо умерли, либо просто давным-давно махнули рукой — почти все сараи в этом коротком ряду, даже целые, выглядели заброшенными. Зато ряд гаражей по другую сторону не заасфальтированной сквозной дороги, на которой едва-едва, впритирку, могли бы разойтись две машины, был обитаем, и за все время, пока Наташа обживала сарайчик, гаражи открывали раза три. Сразу за гаражами возвышались две унылые пятиэтажки, протянувшие из окон друг к другу длинные разноцветные гирлянды выстиранного белья, и дорога, пробегая между гаражами и сараями, вливалась в другую, асфальтовую, огибавшую пятиэтажки и небольшой голый дворик. Но в ту сторону Наташа смотрела мало — куда как больше ее интересовал недалекий дворик с другой стороны, за задней стеной сарая и остатками забора — туда они и должны были приехать.
