Вера Крыжановская-Рочестер - Два сфинкса
– Дайте мне! Для вас это слишком тяжело, – сказал профессор, пока Ричард поддерживал несчастного отца.
Бэр быстро разрезал шелковую материю и батистовую рубашку и обнажил часть груди. На пожелтевшей коже был виден, точно нарисованный тушью, треугольник с опрокинутым вниз крестом.
У Ричарда закружилась голова, и он молча смотрел на таинственный знак. Хриплый крик вырвался у графа.
– Печать дьявола, задушившего моего ребенка!.. Клянусь вам, ничего не было, когда доктора осматривали тело! – вне себя вскричал он.
Видя его возбуждение, Бэр поспешно закрыл гроб и почти силой увел графа в замок. Чтобы как–нибудь его успокоить, Ричард передал ему письмо с ответом Эриксо, но едва Кронбург его прочел, как лишился чувств. Только после долгих усилий Ричарду и профессору удалось привести его в себя.
Когда, наконец, Леербах и профессор прощались с графом, тот крепко пожал Ричарду руку и пробормотал:
– Я хочу ее видеть! Приведите ко мне завтра дух моей дочери.
Граф провел адскую ночь. Несмотря на очевидность, несмотря на странное стечение обстоятельств, подтверждавшее неслыханный факт, рассудок его отказывался допустить его.
Был уже день, когда он заснул. Проснулся он около четырех часов пополудни, все еще разбитый физически, но уже более спокойный духом.
После обеда граф ушел в свой кабинет, смежный с библиотекой. Это была любимая его комната и состояла она, собственно говоря, из двух, соединенных аркой, закрытой портьерой лилового бархата. Обстановка была в средневековом стиле.
С задумчивым и озабоченным видом граф ходил по комнате и взгляд его рассеянно блуждал по полкам, заставленным книгами и манускриптами. Вдруг он остановился перед небольшим бюро, отделанным серебром и слоновой костью и содержавшим бесчисленное количество отделений, ящиков и тайников. Tea особенно любила его и знала все его секреты. Если Эриксо сумеет открыть его и разобраться в нем, это будет решительным доказательством ее тождества с покойной.
Граф схватил лист бумаги и лихорадочно набросал несколько строк, в которых просил Ричарда и Эриксо прийти к нему. Два часа спустя Эриксо, закутанная в широкую мантилью, с закрытым густой вуалью лицом, входила в сопровождении Ричарда в кабинет графа.
Когда Эриксо откинула вуаль, сбросила плащ и остановилась в нерешительности, граф схватил ее за обе руки и стал жадно всматриваться в нее.
– Tea, Tea! Ты это или не ты? Это твои глаза, но выражение их изменилось; это твоя улыбка, и, в то же время, в ней есть что–то совсем другое, – с тоской пробормотал он.
Затем, во внезапном порыве, вскричал:
– Дитя мое! Прости мне мои сомнения, но моя старая голова отказывается признать неслыханное чудо твоего воплощения. Скажи мне – и это будет последним испытанием, в каком ящике этого бюро находится портрет твоего покойного брата? Если ты сможешь это сделать, то я не буду больше сомневаться.
С этими словами он подал молодой девушке связку ключей.
Эриксо с грустной улыбкой подошла к бюро и нажала скрытую пружину. Тотчас же откинулась передняя доска и открыла целую массу дверец и ящиков. Выбрав ключ, молодая девушка открыла одно отделение и вынула оттуда футляр.
– Вот портрет Эрвина! – сказала она. – А в том ящике лежит смоченный кровью и пробитый пулей бумажник дяди Адальберта; здесь, налево, лежат драгоценности мамы и письма, которые она писала тебе невестой, а в том мои первые башмачки и…
Граф не дал ей продолжать. С хриплым стоном он привлек Эриксо в свои объятия и заливаясь слезами, стал покрывать ее поцелуями. Затем он упал в кресло. Эриксо опустилась на колени, обняла и прижалась головой к груди графа.
– Отец! Дорогой отец! Ты признаешь меня своей дочерью!
Невыразимое чувство, незнакомое Tea, как не знавшей прошлого, охватило ее. В памяти ее ясно проходили все фазы ее двух существований, и Эриксо, сирота, рабыня и вечная жертва Аменхотепа, была счастлива и страстно ценила эту отцовскую любовь, которую не видела никогда.
Когда, наконец, отец и дочь немного успокоились, граф прижал к себе белокурую головку Эриксо и радостно сказал:
– Теперь, дорогая моя, нам необходимо подумать, как создать тебе при мне законное положение. Сказать правду мы не можем и я могу лишь удочерить тебя. По этому поводу у меня явилась даже прекрасная идея. Был у меня двоюродный брат, тоже Кронбург, как и я, но негодяй и авантюрист, от которого отказалась вся наша семья. Он эмигрировал в Турцию и недавно там умер. Перед своей смертью он писал мне. Итак, я поеду в Константинополь, куда попрошу тебя отправиться раньше, и привезу тебя оттуда, как его дочь.
План был одобрен и решено было, что Эриксо и профессор на следующий день уедут в Константинополь, где к ним присоединится граф. Леербах же должен был ехать в свое имение и уже потом появиться в качестве жениха.
Эта программа была в точности выполнена, и шесть недель спустя граф вернулся в замок вместе с Эриксо, которую представил соседям, как дочь своего кузена Освальда, которой ее эксцентричный отец дал совершенно необычное имя Эриксо.
Все нашли вполне естественным необыкновенное сходство молодой девушки с Tea. В обществе ее приняли с распростертыми объятиями. Некоторые же странности, прорывавшиеся в манерах и взглядах Эриксо, приписаны были ее странному воспитанию.
Затем приехал Леербах, и, некоторое время спустя, был объявлен женихом Эриксо. Свадьба была назначена через три недели.
Несмотря на все окружавшее ее счастье, несмотря на любовь отца и Ричарда и на безоблачное будущее, которое, казалось, сулила ей судьба. Эриксо по–прежнему была беспокойна и нервна.
Ричард понимал, что причиной этого был страх, как бы снова не появился ее преследователь; по временам и его сердце тоскливо сжималось при воспоминании об Аменхотепе. Тем не менее, он и граф всячески старались убедить Эриксо, что ее страх напрасен и что если бы египтянин мог овладеть ею, он давно бы попытался это сделать.
Эриксо всегда отмалчивалась на эти убеждения, но однажды они вывели ее из терпения.
– Сразу видно, отец, что ты не знаешь Аменхотепа, но Ричард должен был бы иметь более ясное представление о его могуществе. Он может прокрасться ко мне и под видом ящерицы обрушиться на меня, как ураган, окутать и увлечь в пространство. Молния повинуется ему и его воля может камни ниспровергать. Моя единственная надежда состоит в том, что он не захочет убивать меня, а от всех других нападений меня защитит священный нож, который я унесла от него и с которым никогда не расстаюсь. Сделать же новый – отнимет у него слишком много времени.
Приближалось время, назначенное для свадьбы. Жизнь в замке мирно текла своим чередом.
