Энн Райс - Слуга праха
Ребе сделал вопросительный жест.
«Передай брату, что я его люблю. Сделай это для меня».
«Передам», — пообещал старик.
Грегори стремительно подхватил шкатулку, цепи с легким скрежетом скользнули по столу. Он выпрямился, прижимая к груди драгоценную ношу.
Дрожь прошла по всему моему телу, а руки и ноги стали еще сильнее. Пальцы непроизвольно зашевелились, я почувствовал легкое покалывание, как будто в каждую клеточку воткнули множество крохотных иголок. Мне не понравилось, что эти ощущения вызваны прикосновением к шкатулке. Хотя, возможно, причина была в ином: в эмоциональном напряжении, стремлении достичь цели.
«Прощай, дедушка, — заговорил Грегори. — Настанет день, и мои биографы, те, кто пишет историю Храма разума, придут, чтобы внести в анналы и тебя. Они сочинят тебе эпитафию, ибо ты мой предок и потому достоин признания и уважения».
Он еще крепче прижал к груди шкатулку. Ржавые цепи оставляли рыжие следы на отворотах пальто, но он, казалось, этого не замечал.
«Прочь из моего дома!» — воскликнул старик.
«Конечно, до поры до времени тебе не стоит беспокоиться. Нет ни единого свидетельства о мальчике, которого ты оплакивал тридцать лет назад. Я расскажу все только на смертном одре».
Старик медленно покачал головой и промолчал.
«Но скажи, — снова заговорил Грегори, — неужели тебе ничуть не интересно, что все-таки находится в шкатулке и что произойдет после того, как я прочту заклинания?»
«Нет».
Улыбка сошла с лица Грегори. Он пристально посмотрел на деда.
«Ладно, пусть так. Тогда нам, наверное, больше не о чем говорить. Вообще не о чем».
Старик снова кивнул.
Кровь бросилась в лицо Грегори, щеки побагровели от гнева и сделались влажными. Однако у него не было времени выяснять отношения. В очередной раз взглянув на шкатулку, он резко повернулся, поспешил к выходу и коленом распахнул дверь, которая с грохотом захлопнулась за его спиной.
Старик сидел в прежней позе. Мне показалось, он просто рассматривает пыль на столе и царапины, оставленные ржавыми цепями на полированной поверхности. Впрочем, я не уверен.
Тот факт, что Грегори унес шкатулку с моим прахом, никак не повлиял на мое состояние. Я продолжал стоять неподвижно и не ощущал ни малейшего прилива сил. Нет, ему не предназначено стать моим повелителем. Ни в коем случае. Что до старика… Я должен был во всем разобраться.
Когда шаги Грегори затихли, я вышел из укрытия и остановился перед столом, за которым сидел ребе.
Увидев меня, старик пришел в ужас.
У него не хватило сил вскрикнуть, и он лишь молча смотрел на меня, то зажмуриваясь, то вновь открывая глаза.
«Вернись во прах, дух», — сдавленным шепотом произнес он наконец.
Я собрал все силы, чтобы противостоять его воле, стараясь не думать о его ненависти ко мне и не вспоминать ни о любви, ни об обидах, которые мне довелось испытать в своей долгой несчастной жизни. Я твердо стоял на ногах и смотрел на старика.
«Почему ты отдал ему шкатулку? — спросил я. — Что ты задумал? Если ты вызвал меня, чтобы уничтожить его, скажи».
Старик отвернулся, не желая больше видеть меня.
«Изыди, дух!» — прошептал он на древнееврейском.
А потом вскочил, отодвинул с дороги стул и воздел руки кверху. Я едва слышал его, но понимал, что он произносит слова сначала на древнееврейском, а потом на халдейском, который тоже хорошо знал и с точностью воспроизводил ритм и интонации древнего языка.
Заклинания никак на меня не подействовали.
«Почему ты уверен, что он убил Эстер? — задал я следующий вопрос. — Почему, ребе? Скажи».
Ответом мне послужила тишина. Старик даже мысленно не молился. Он стоял пригвожденный к месту, и губы его под белоснежными усами были плотно сжаты. Пейсы и желтоватые волосы бороды чуть подрагивали. Он закрыл глаза и начал тихо читать еврейские молитвы, то и дело творя быстрые поклоны.
Страх и ярость кипели в его душе на равных, а сила ненависти превосходила оба эти чувства, вместе взятые.
«Неужели ты не желаешь справедливого возмездия за ее смерть?» — выкрикнул я.
Старик не реагировал и, не открывая глаз, продолжал истово молиться и кланяться.
«Покиньте меня, — тихо заговорил я по-халдейски. — Покиньте меня, все мельчайшие частицы земли и воздуха, гор и морей, живых и мертвых, собравшиеся, чтобы придать мне форму. Но не улетайте слишком далеко, дабы я смог вновь призвать вас в случае необходимости. А сейчас оставьте мне только мой собственный облик, чтобы смертный видел и страшился меня».
Свет над головами снова мигнул. Легкое дуновение ветерка шевельнуло пряди бороды старика. Он моргнул.
Руки мои уже стали прозрачными, и сквозь них я видел пол.
«Покиньте меня, — снова прошептал я, — но оставайтесь рядом, дабы вернуться по первому требованию и сделать мое тело таким, что сам Господь Бог не отличит меня от собственного творения».
Я постепенно растворялся в воздухе.
Желая напугать старика еще больше, я протянул к нему исчезающие руки. Мне хотелось причинить ему боль и в то же время противостоять заклинаниям и молитвам, которые он по-прежнему неустанно твердил.
Однако у меня не было времени на бессмысленные игры. Я даже не знал, достаточно ли у меня сил, чтобы исполнить задуманное.
Просочившись сквозь стену, я взмыл в воздух и, лавируя между проводами, поднялся над крышами домов в ночную прохладу.
«Грегори! — громко и уверенно позвал я и повторил: — Грегори!»
И в тот же миг далеко внизу, в густом потоке автомобилей, я увидел машину в окружении нескольких других с многочисленной охраной. Длинный блестящий лимузин ехал не спеша, как и соседние машины. Вместе они походили на стаю птиц, летящих в безветренном небе.
«Спускайся, — велел я себе. — Окажись как можно ближе к нему, но так, чтобы он тебя не заметил».
Ни один повелитель не дал бы мне более жесткого задания, указывая на очередную жертву, которую мне предстояло ограбить, убить или перенести куда-либо.
«Действуй, Азриэль, — повторил я. — Повинуйся».
И вот я мягко опустился в теплую машину — царство темного синтетического бархата, отделенное от мира тонированными стеклами, благодаря которым все вокруг казалось иллюзорным и окутанным туманом.
Я уселся напротив Грегори, прислонился к кожаной спинке сиденья, отделявшего нас от водителя, и, сложив на груди руки, принялся разглядывать своего визави. Он горбился, прижимая к груди шкатулку. Бесполезные уже ржавые цепи были сорваны и валялись на коврике под ногами.
Я едва не разрыдался от счастья. Ведь я так боялся, что у меня не получится. И теперь, когда вся моя воля сконцентрировалась на одном-единственном усилии, я еле дышал и едва ли сознавал, что достиг цели.
