Абрахам Меррит - Гори, ведьма, гори! (сборник)
– История прошлого полна крови и слез, тупого послушания, беспомощных блужданий, диких восстаний и пустых надежд. Постепенно энергия нашей системы рассеется, солнце померкнет, инертная, лишенная приливов земля опустеет. Человек погибнет, и все его мысли погибнут с ним.
– Материя больше не будет осознавать себя. Все будет так, будто ничего никогда не было. И ничего больше не будут значить все труды, все чувства, жалость, любовь и страдание человека.
Все сильнее ощущая в себе богоподобную силу, я сказал:
– Это неправда.
– Отчасти правда, – ответил он. – Неправда то, что жизнь случайна. Мы называем ее случайностью только потому, что не знаем причин ее возникновения. Жизнь должна происходить от жизни. Не обязательно от такой, какая нам знакома, но от некоего Существа, действующего сознательно, суть которого была – есть – жизнь. Правда, что боль, страдания, печаль, ненависть и раздоры – основания человечества. Правда, что голод, болезни и убийства – его няньки. Но правда и то, что существуют мир, счастье, жалость, восприятие красоты, мудрость… хотя это всего лишь тонкая пленка на поверхности пруда в лесу, в котором отражается окружающий цветущий мир… да, эти вещи существуют… мир и красота, счастье и мудрость. Они есть.
– И поэтому, – де Керадель по–прежнему прикрывал глаза руками, но сквозь пальцы я видел его пристальный взгляд, – поэтому я утверждаю, что все эти качества должны быть неотъемлемо присущи Тому, кто вдохнул жизнь в первобытную слизь. Так должно быть, потому что создаваемое не может обладать теми качествами, каких нет у создателя.
Разумеется, я все это знаю. Зачем он тратит усилия, убеждая меня в очевидном. Я терпеливо сказал:
– Это очевидно.
– Но так же очевидно должно быть и то, что приблизиться к этому… Существу мы можем только через его темную, злую, беспощадную сторону. Единственным доступом к нему могут стать боль и страдания, жестокость и злоба.
Он помолчал и свирепо добавил:
– Разве не этому учит любая религия? Что человек становится ближе к своему Создателю только через страдания и печаль? Жертвы… Распятие!
Я ответил:
– Верно. Крещение кровью. Очищение через слезы. освобождение через страдания.
Мадемуазель прошептала:
– Струны, которые нужно задеть, прежде чем мы добьемся совершенной гармонии.
В ее словах звучала насмешка, я быстро обернулся к ней. Она не открывала глаз, но я уловил ироничный изгиб ее губ.
Де Керадель сказал:
– Жертвы готовы.
Я ответил:
– Так принесем их.
Де Керадель отвел руки. Зрачки его глаз светились; лицо его, казалось, куда–то ушло, видны были только два бледно–голубых огненных шара. Мадемуазель подняла взгляд: ее глаза – два глубоких пруда с фиолетовым пламенем; лицо ее расплывалось за ними. Тогда это не показалось мне странным.
На стене висело зеркало. Я взглянул на него и увидел, что мои глаза сверкают тем же жестоким огнем, лицо расплылось, и только эти горящие глаза смотрели на меня…
И это не показалось мне странным. Тогда.
Де Керадель повторил:
– Жертвы готовы.
Вставая, я сказал:
– Воспользуемся ими.
Мы вышли из столовой и поднялись по лестнице. Нечеловеческое возбуждение не проходило, наоборот, становилось более сильным и безжалостным. Жизнь придется отбирать, но что такое жизнь одного или даже многих, если это ступени лестницы, по которой можно выбраться из темной ямы на солнце? Я узнаю Того, кто жил до жизни… создал ее… Создателя.
Рука об руку с де Кераделем я вошел в свою комнату. Он велел мне раздеться и принять ванну и оставил меня. Я разделся, и рука моя коснулась чего–то под левой мышкой. Кобура с пистолетом. Я забыл, кто дал ее мне, но он говорил мне, что это важно… очень важно, ее нельзя никому отдавать, нельзя снимать… Я рассмеялся. Бросил ее в угол комнаты.
Рядом был де Керадель, и я смутно удивился, как не заметил его появления. Я вымылся и стоял совершенно обнаженным. Он обернул мне вокруг бедер повязку, дал сандалии на ноги, помог просунуть руки в рукава длинного одеяния из плотного хлопка. Отступил назад, и я увидел, что он в такой же белой одежде. Опоясан он был широким поясом из черного металла или старого дерева. Такой же пояс вокруг груди. Они были украшены серебряными символами… но кто видел, чтобы серебро меняло цвет и форму… одна руна сменялась другой… как здесь? На лбу у него был венок из темных дубовых листьев, с пояса свисали длинный черный нож, черная кувалда, овальное блюдо и черный кувшин.
Дахут смотрела на меня, и я удивился, почему не видел ее раньше. На ней тоже белая одежда их плотного хлопка, но пояс золотой, а его меняющиеся символы красные; и лента красного золота перехватывала волосы, и золотые красные браслеты. В руке она держала золотой серп с острым, как бритва, лезвием.
Они закрепили на мне пояс с черными и серебряными символами, одели на голову венок из черных дубовых листьев. Де Керадель снял с пояса черную кувалду и вложил мне в руки. Я отшатнулся от ее прикосновение, и кувалда упала. Он подобрал ее и сжал вокруг мои пальцы. Я попытался разжать их и не смог, хотя прикосновение кувалды вызывало отвращение. Я поднял кувалду и посмотрел на нее. Очень тяжелая и древняя… как и пояс… Вырезана из одного куска, из самого сердца дуба; в центре ручка, концы массивной головы тупые…
Mael bennique! «Ударяющий в грудь!» Разбиватель сердец! Я понял, что чернота его не от возраста, а от красного крещения.
Возбуждение спало. Что–то во мне поднималось из самой глубины, пыталось разорвать кандалы, шептало мне… шептало, что я должен покончит с ударами этой кувалды, что я пришел издалека, из самого Карнака, чтобы убить Дахут… и что бы ни случилось, я не должен пользоваться этой кувалдой… но должен идти дальше, идти, как я шел в древнем Исе… встретиться и даже смешаться с этим древним злом…
Де Керадель яростно смотрел на меня, адский огонь пылал в его взгляде:
– Ты один из нас, Носитель Кувалды!
Дахут коснулась меня рукой, прижалась к щеке. Возбуждение вернулось, протест из глубины забылся. Но какой–то отголосок остался. Я сказал:
– Я один из вас, но кувалду не возьму. – Дахут прикоснулась ко мне снова, пальцы мои разжались, и я отшвырнул кувалду.
Де Керадель угрожающе сказал:
– Делайте то, что я приказываю. Подберите кувалду.
Дахут сладко, но с такой же смертоносной угрозой сказала:
– Терпение, отец. Он понесет блюдо и кувшин и поступит с ними, как предписано. Он будет питать огонь. Если он владеет кувалдой не по собственной воле, это бесполезно. Имей терпение.
