Куджо. Цикл оборотня (сборник) - Кинг Стивен
– Гораздо меньше, – Хоган не знал, ощущает ли «Брайан Адамс» ледяную нотку в его голосе, но сам ее хорошо ощущал. – Я вкалывал как проклятый.
– Все равно, голодный ты, конечно, не ходишь. Так почему бы тебе не бросить все это дерьмо и не вознестись в голубое небо?
Такой вопрос Хоган иногда задавал себе, отматывая бесконечные мили между Тимпом и Тусоном или Лас-Вегасом и Лос-Анджелесом, такой вопрос волей-неволей возникает, когда по радио не ловится ничего, кроме отрывочного синтетического попа или затертых старых пластинок, и ты уже прослушал последнюю кассету с текстом нынешнего бестселлера, а впереди ничего, кроме бесконечных оврагов и кустов во владениях Дяди Сэма.
Он мог бы сказать, что лучше понимает своих клиентов и их нужды, разъезжая там, где они живут и торгуют, и это было правдой, но не в том дело. Мог бы сказать, что таскать коробки с образцами, которые не умещаются под самолетным креслом, страшно утомительно, а сдав их в багаж, томительно ожидать, когда они появятся на другом конце ленты в аэропорту, – целое приключение (однажды коробка с пятью тысячами этикеток от «пепси» залетела в Хило на Гавайи, вместо Хиллсайда, штат Аризона). И это было правдой, но опять не в этом дело.
Дело было в том, что в 1982 году он летел самолетом местной линии «Гордость Запада», который разбился в горах в тридцати километрах севернее Рино. Шесть из девятнадцати пассажиров и оба члена экипажа погибли. У Хогана был поврежден позвоночник. Он провел четыре месяца в больнице и еще десять месяцев носил тяжелый корсет, который его жена Лита называла Железной леди. Говорят (неважно, кто), что, если тебя сбросила лошадь, надо снова вскочить на нее. Уильям И.Хоган сказал, что это все чушь, и с тех пор ни разу не садился в самолет – только летал в Нью-Йорк на похороны отца, истратив при этом две упаковки валиума.
Отбросив все эти мысли, он заметил про себя две вещи: после «мака» с прицепом дорога была свободна, а мальчишка все смотрел на него своими бегающими глазками, ожидая ответа на вопрос.
– Я однажды попал в катастрофу, – сказал он. – С тех пор я предпочитаю такой транспорт, где можно съехать на обочину, если откажет двигатель.
– Тебе, видно, крупно не везло, Билл-чувак, – произнес паренек. В его тоне слышалось деланное сочувствие. – А теперь, извини, тебе предстоит еще одна неприятность. – Раздался резкий металлический щелчок. Хоган повернул голову и почти не удивился, заметив, что юнец держит финский нож с широким сверкающим лезвием.
«Ох, дерьмо, – подумал Хоган. Теперь, когда оно пришло, предстало перед глазами, он не ощущал особой обиды. Только усталость. – Ох, дерьмо, всего за шестьсот километров от дома. Черт побери».
– Выметайся, Билл-чувак. Тихо и спокойно.
– Чего тебе надо?
– Если ты хочешь, чтобы я ответил, значит, ты еще глупее, чем я думал. – Легкая улыбка играла в уголках рта мальчишки. Самодельная татуировка извивалась на его руке. – Мне нужны твои бабки и, наверно, этот бордель на колесах – хотя бы на время. Но не беспокойся – тут не очень далеко автобусная остановка. Те, которые не захотят останавливаться, будут, конечно, глядеть на тебя, как на собачье дерьмо под ногами, и тебе придется малость помучиться, но в конце концов кто-то тебя подберет. Теперь выметывайся.
Хоган с удивлением обнаружил, что он не только устал, но и зол. Был ли он зол в тот раз, когда девица украла у него кошелек? Он уже не помнил. – Кончай это дерьмо, – сказал он, поворачиваясь к сопляку. – Я тебя взял, когда ты попросился, и при этом тебе не пришлось унижаться. Если бы не я, ты бы до сих пор глотал песок с поднятой рукой. Так что убери эту штуку, мы…
Мальчишка вдруг резко наклонился, и Хоган почувствовал жгучую боль в правой руке. Фургон дернулся, затем застыл, въехав в очередной намет песка.
– Выкидывайся, я сказал. Или ты пойдешь пешком, Этикеточный Чувак, или ляжешь в ближайшей канаве с перерезанным горлом и твоей лазерной машинкой на заднице. И знаешь, что еще? Я буду курить до самого Лос-Анджелеса и каждый бычок буду гасить о твою вонючую приборную доску. Хоган взглянул на свою руку и заметил диагональный разрез поперек кисти. Тут его снова охватила злость… но теперь это было настоящее бешенство, а усталость, если еще и была, то спряталась где-то очень глубоко. Он попытался вызвать в памяти лица Литы и Джека, чтобы загнать это чувство внутрь, пока оно еще не охватило его целиком и не побудило натворить глупостей, но образы получались какие-то смазанные. Перед ним встал очень четкий образ, но совсем не тот – образ девицы из Тонопы, девицы со злобным ртом под печальными глазами невинного ребенка, девицы, которая сказала ему: «Отсоси, дорогой» и ударила его же собственным бумажником.
Он надавил педаль сцепления, и фургон поехал быстрее. Стрелка спидометра зашла за пятьдесят.
Сопляк удивился, потом задумался, потом обозлился.
– Что ты делаешь? Я же сказал тебе – выметайся! Ты что, хочешь собирать свои кишки в канаве?
– Возможно, – ответил Хоган. Он продолжал давить на газ. Стрелка дрожала уже около отметки «70». Фургон преодолевал одну дюну за другой и трясся, словно больная собака. – Чего тебе надо, сосунок? Сломать шею? Мне для этого достаточно крутануть руль. Я привязался ремнем, а ты нет, как я заметил.
Серовато-зеленые глаза юнца теперь расширились, в них сверкнула смесь страха и злости. «Тебе же сказали выметаться, – говорили эти глаза. – Так и должно было быть, раз я выставил нож, – неужели ты не знаешь?»
– Ты не разобьешь машину, – произнес парнишка, но Хоган решил, что это он сам себя уговаривает.
– Почему бы и нет? – Хоган обернулся к юнцу. – В конце концов, я всегда смогу уйти, а фургон застрахован. Ты проиграл, жопа. Как по-твоему? – Ты, – начал мальчишка, но тут его глаза расширились, утратив всякий интерес к Хогану. – Берегись! – взвизгнул он.
Хоган бросил взгляд вперед и увидел, как из мглы надвигается четыре громадные белые фары. Это была цистерна, видимо, с бензином или пропаном. Сирена оглашала воздух, словно крик гигантского разозленного гуся: ГА! ГА! ГА-А-А!
Фургон съехал в сторону, пока Хоган вел переговоры с мальчишкой; теперь он перегораживал дорогу. Хоган резко рванул руль вправо, зная, что это ничего не даст – слишком поздно. Но и приближающийся грузовик двигался, пытаясь уйти вбок, как и Хоган, когда он расходился мс «линкольном». Две машины танцевали в тучах песка в опасной близости друг от друга. Хоган опять почувствовал, как правые шины вгрызаются в песок, и понял, что теперь, на скорости семьдесят километров в час, ему уже не удастся удержать фургон на асфальте. Когда громада цистерны проползла мимо (на ее борту была видна надпись: «КАРТЕР – ОРГАНИЧЕСКИЕ УДОБРЕНИЯ»), он почувствовал, что рулевое колесо перестало слушаться его и все больше тянет вправо. И краем глаза заметил, что юнец с ножом наклонился к нему. «Что с тобой, ты что, спятил? – хотелось ему заорать, но это был бы дурацкий вопрос, даже если бы было время его произнести. Ясное дело, сопляк спятил – стоило только всмотреться в эти серовато-зеленые глаза. Хоган сам спятил, впустив его в машину, но не в этом теперь дело; он столкнулся с ситуацией, из которой требовалось найти выход, и не мог позволить себе роскошь считать, будто все это происходит не с ним, даже на секунду, иначе завтра его найдут с перерезанным горлом и с пустыми глазницами, потому что глаза успеют выклевать ястребы. Это происходило на самом деле.
Юнец пытался всадить нож в шею Хогану, а машина раскачивалась, все сильнее увязая в засыпанной песком канаве. Хоган уклонился от ножа, выпустив руль из рук, и считал уже, что ему повезло, но тут почувствовал, как теплая кровь стекает по горлу. Нож расцарапал правую щеку от челюсти до виска. Он размахивал правой рукой, пытаясь перехватить запястье мальчишки, и тут левое колесо фургона наскочило на камень размером с телефонный автомат, и машину подбросило так высоко, как в кинотрюках, которые, несомненно, любил этот сопляк. Она продолжала двигаться в воздухе, вращая всеми четырьмя колесами, все еще со скоростью пятьдесят километров в час, и Хоган ощутил, как ремень безопасности больно врезался ему в грудь и живот. Как и в прошлой катастрофе в воздухе, Хоган не сознавал, что все это происходило на самом деле.
