Олег Маркеев - Таро Люцифера
Корсаков был единственным в толкучке и суете, поднявшейся в вагоне, кто видел, что происходит. И кто понимал, что же происходит. Лица парня он видеть не мог, но вполне хватило круто выбритого белобрысого затылка.
Корсаков оказался зажатым дерущимися в узком промежутке между скамьями. И путь для бегства был только один — в окно.
Он со всей силы надавил на раму, опустив ее вниз до максимума. Щель получилась меньше, чем хотелось, но при желании жить и не в такие проскальзывали.
Вцепился в решетку багажной полки. На последок оглянулся. Рожа дачного ветерана потеряла всякие человеческие черты, теперь это была морда ящера с вытаращенными глазами и косо вырезанным плотным ртом.
Корсаков не сдержался и по-каратистски лягнул монстра в челюсть. Тот дернул головой так, что на шее свернулись тугие складки. Рука, все еще остававшаяся человеческой, дрогнула, лезвие качнулось вверх.
Блондин не удержал равновесия, качнулся и грудью навалился на монстра. Раздался чавкающий звук. Сквозь ткань куртки, вспоров букву «К» в слове «NIKE», проклюнулось лезвие тесака. По спине блондина стало быстро расползаться темное пятно.
Корсаков вскинулся, потянулся и бросил ноги в поем окна. Когда вошел до поясницы, провернулся, ложась животом на раму. Жесткое ребро рамы пересчитало все ребра.
Он рванулся, толкая себя глубже в пустоту. Успел увидеть, что блондин схватил мужика за голову, выгнул спину от усилия, распахнул в немом крике рот. И голова мужика треснула, как арбуз. В потолок выстрелила белесая кашистая струя.
Корсаков рухнул вниз. Жестко приземлился на зад. С секунду приходил в себя. Никак не мог оторвать взгляда от стекла, густо заляпанного кровью и белыми комками.
Из вагона вырвался истошный рев.
Корсаков подхватил свалившуюся с головы шляпу, на четвереньках перебежал через рельсы и кубарем покатился под платформу.
По свободному пути, распугивая всех гудком, несся встречный поезд.
Показалось, что из соседнего вагона электрички кто-то тем же способом, что и Корсаков, через окно, сиганул на рельсы.
Встречный взвыл истеричным гудком. С бешеным грохотом мимо Корсакова пронесся локомотив, таща за собой товарные вагоны.
Вдруг сцепка оглушительно залязгала. Раздался протяжный стальной скрип и мощные удары бьющихся на привязи вагонов.
Истеричной скороговоркой, со свербящими душу эфирными подвываниями, заголосили динамики на столбах.
* * *Паника и крики на платформе, как магнит притянули к себе всех обитателей станционной площади.
Остался только хозяин потрепанного «жигуля» с распахнутым зевом багажника. Рядом с колесо стоял мешок картошки. К мешковине был пришпилен листок с надписью: «5 р. за кг.».
Корсаков осмотрел площадь и прямиком направился к «жигулю».
Дядька с внешностью механизатора бросил на него оценивающий взгляд, быстро вычислил причину интереса, и напустил на себя независимый вид.
— Бог в помощь, командир, — приветствовал его Корсаков. — Заслуженного художника СССР еще возить не доводилось?
Дядька поправил замасленный картуз.
— Ты, что ли, заслуженный?
Корсаков отряхнул шляпой плащ, припорошенный белой пудрой гравия. Подумал, что сил на долгий спектакль не осталось, и если дядька быстро не согласится, то придется применять силу. Пусть даже с угрозой сесть потом за угон. Лучше уж на три года в лагерь, чем на веки вечные в клетку рядом с Жуком.
— Восстанавливаю усадьбу Белозерских. В Ольгово. Подбросишь?
— В Ольгово? Так там уже, вроде, есть художник.
— Иван? Он всего лишь реставратор. А я — автор проекта. Почувствуй, так сказать, разницу.
Дядька нашел в кармане семечку. Толстым ногтем отколупал шелуху, бросил зернышко в рот.
— Я картошку тута продаю. — Он указал на мешок. — Ни хрена сегодня не продал.
— Оно и понятно, все покупатели в Москве.
— А мафия где? Там же. Прямо на Кольцевой отымут, сунут в карман рвани — и поворачивай оглобли, пока цел. Так-то! А на что бензин покупать? Картошку в бензобак не заправишь.
Через площадь, грузно переваливаясь на полусогнутых ногах, затрусил милиционер.
— Слышь, Жорка! Чой там? — заорал ему дядька.
Милиционер сбавил скорость. Сорвал с головы фуражку, обмахнулся, как веером.
— Да, бля, кто-то не рельсы упал! Щас фарш собирать будем.
— Мост через рельсы пятый год чинят, чо ты хош!
— Ай! — отмахнулся милиционер и побежал к станции.
— Такие дела, заслуженный.
Мужик с выражением посмотрел на мешок.
Корсаков прикинул, что дядька вполне человек, раз знается с местным ментом. А что рожей не вышел, так это генетика и регулярная алкогольная интоксикация.
— Картошка-то нормальная? — привередливо, как на базаре, спросил он.
— Первый сорт! — с радостью включился в торг дядька. — Хош жарь, хош вари, хош так ешь. Чистый крахмал.
— От крахмала, командир, только воротнички стоят, — пробормотал Корсаков, делая вид, что разглядывает плоды аграрного творчества, насыпанные в мешок. — У тебя приличным мясом разжиться можно?
Дядька с сомнением посмотрел на одежду Корсакова.
— На счет кабанчика только по осени. Не сезон.
— Буду иметь ввиду. — Корсаков сунул руку в карман. Вытащил ворох банкнот. — Мне работяг кормить надо. Как тебя зовут?
— Гавриил. Можно и Гаврилой. Не обижусь. — Дядька прочно вцепился глазами в деньги. — А вас как?
— Алексей Примак, — не моргнув глазом, соврал Корсаков. — Член правления Московского союза.
«Член правления», «Московский» и «союз», в союзе с ворохом купюр, произвели на мужика неизгладимое впечатление.
— Решим мы с тобой так, Гавриил. — Корсаков решил тут же закрепить успех и деловито стал выуживать сотенные. — Двести за мешок картошки. Плюс сто за доставку. И осенью подгонишь нам кабанчика. О цене договоримся на месте.
Кадык на морщинистой шее дядьки дрогнул.
Корсаков протянул деньги.
— А твоя колымага быстро ездить умеет? — Корсаков с сомнением посмотрел на частный самосвал для картошки. — Что-то она мне не внушает…
— Да она летает! А я самую короткую дорогу знаю.
Дядька выхватил деньги и быстро сунул в нагрудный карман рубашки.
* * *«Рожденный ползать, летать не может» было сказано по «жигули».
Обрусевший «фиатик» старался, как сивка, но больше, чем позволяла дорога, выжать из себя не мог. Он дребезжал, постукивал и поскрипывал, брыкался на каждом ухабе, но все безрезультатно. Стрелка спидометра качалась на отметке «шестьдесят».
Возможно, он и мечтал в новой жизни родится «лендкрузером» или «гранд чероки», но железным нутром своим уже осознал, что нет смысла в реинкарнации, если экспортируют тебя в Россию. Российские дороги укатывали и не такую технику. Немецкие «тигры» и те не выдержали.
