Даниэль Клугер - Повелители сумерек: Антология
Дверь содрогается, с потолка сыпется мелкая штукатурная крошка.
«Дергай, дергай, только ручку оторвешь… – успокаивает себя Борис. – Попробуй-ка прогрызть эту дверку… Лишь бы выдержали палки… лишь бы выдержали…»
– Кол! – выкрикивает Танька, уже не таясь. – Нужен кол, он его не убьет, но хоть остановит…
Остановит… до следующей серии… Борис снова шарит по кладовке, ничего подходящего нет (а дверь ходит ходуном от постоянных рывков), пытается отломать доску от полки, но приколочено все на совесть. Ему кажется, что в кладовке стало светлей, он видит теперь то, что лихорадочно ощупывают пальцы. Он оборачивается – старые алюминиевые лыжные палки заметно изогнуты, дверь чуть приоткрылась, свет льется в щель шириной в два пальца… С каждым рывком щель растет…
Борис видит и хватает с пола маленькую, в три ступеньки, деревянную лесенку (доставать вещи с верхних полок? – не важно!) и с размаху бьет ею о стену. Потом еще, еще, еще… На боль в сломанных ребрах не обращает внимания. Радостно всхлипывает, когда в руках остается обломок лестницы с острым расщепленным концом.
Щель уже достаточно широка, можно просунуть хоть руку, хоть голову, но Мальчик-Вампир не спешит.
Борис сжимает кол, готовясь воткнуть его в тварь – не в Димку, слабака и неудачника, – в поганую кровожадную тварь. В Мальчика-Вампира. За секунду до того, как выпадают палки, согнутые в ломаную дугу, Борису представляется удивительно яркая картина: он стоит над проткнутым тщедушным тельцем и пытается объяснить приехавшей милиции, кого ему пришлось убить…
Мальчик-Вампир низко, очень низко пригибается и ныряет в полутьму кладовки. Борис промахивается и кричит, тут же захлебнувшись слабеющим хрипом. Танька вопит громко и долго, минуты две… Потом смолкает и она.
…Скрюченные окровавленные пальцы на удивление ловко справились с замком, не поддавшимся Таньке; Мальчик-Вампир бесшумно выскользнул на лестничную площадку. Он был очень несчастен – ничего не знающий и не помнящий о себе, не знающий вообще ничего, кроме терзающего голода, причиняющего постоянную невыносимую боль – боль, которую могла на короткое время приглушить только горячая человеческая кровь…
Внизу, у входной двери подъезда, раздались голоса, два мужских и два женских, – беззаботные, весело перекликающиеся… Левый угол рта Мальчика приподнялся в очень неприятной усмешке, обнажая длинный желтый, слегка изогнутый клык.
ЕЛЕНА ПЕРВУШИНА
Убежище. Ночь и день
Часть первая
НОЧЬ. ГОНЕЦ
Замерзший повод жжет ладонь,
Угроз, команд не слышит конь,
И в лужах первый лед трещит,
Как в очаге огонь.
Иосиф Бродский. Старинные английские песниДаже здесь, в Лангедоке, весенние ночи бывают на удивление холодны. Я забыл перчатки, и сейчас руки так закоченели, что я не могу даже как следует дернуть за повод, и мой мерин плетется неторопливо, предоставленный сам себе. Нет, неправда. Все я могу. Просто я не хочу спешить, не хочу приезжать на место, не хочу передавать то, что мне поручено передать, и поэтому растираю руки и окоченевшие колени, но не подбираю повод и не даю коню шенкелей. Бывают вести, которые нелегко принести, даже если они тебя не касаются.
Впрочем, дорога здесь такая, что торопиться и в самом деле не стоит. Узкая каменистая тропа вьется по склону горы, взбираясь к каменному замку на утесе, и лучше дать волю коню – пусть сам решает, куда поставить ногу. Так что я не тороплюсь.
Но любая дорога рано или поздно кончается. Меня встречают с почетом и ведут сразу же наверх, в башню, в личные покои графа. Ему, в отличие от меня, не терпится выслушать новости. Мы проходим мимо большого зала, и я успеваю увидеть сидящую на возвышении графиню в алом платье, в ореоле золотистых волос, перехваченных тонким обручем, юношу в голубой накидке, с лютней, стоящего у камина, полудюжину гостей за длинным столом, нарядных мальчиков-слуг, снующих с чашами для омовения рук. Графиня тоже видит меня и привстает в кресле, но я поспешно делаю ей знак рукой, и она не менее поспешно отводит взор и вновь опускается на подушки.
Граф – мужчина во цвете лет, у него суровое лицо, твердый подбородок, осанка бывалого наездника и мозолистые руки настоящего воина. И еще я не вижу у него никакой магической ауры. Должно быть, он просто Защитник. Защитник существа, которое я видел внизу. И когда я понимаю это, я понимаю также, как трудно мне будет сказать те слова, что я привез с собой.
– Для меня большая честь приветствовать в своем доме посланника из Тулузы, – говорит он. – Садитесь ближе к огню, вы, верно, устали и продрогли с дороги. Сейчас я велю принести горячего вина.
Он отдает распоряжения слуге, и мы остаемся одни. Граф недовольно хмурится, потом улыбается.
– Прошу вас не судить о всей нашей семье по мне, – говорит он. – Я сознаю, что с моей стороны ужасно неучтиво торопить вас. И все же я так долго ждал известий из Тулузы. Надеюсь, вы простите мне мое нетерпение.
Что ж, оттягивать дальше нельзя.
– Я привез вам два известия, – говорю я. – Первое таково: в Лионе и Креси собираются войска. Лионским войском предводительствуют аббат Арно Амори, архиепископ Санса, епископы Отёна, Клермона и Невера, а также герцог Бургундский, графы Невера и Сент-Поля, Монфора и Бар-сюр-сен. Войско в Креси возглавляют архиепископ Бордо, епископы Ажена, Базаса и Каора, а также граф Овернский и виконт де Тюренн. У них под началом около шести тысяч воинов, численность же лионского войска мне неизвестна доподлинно. Они горят желанием очистить Тулузу и Лангедок от катарской ереси, а также покарать сеньоров, которые укрывают еретиков-альбигойцев.
– Чушь! – Граф раздраженно поводит головой. – Мы просвещенные люди и добрые католики. Зачем нам ввязываться в эту свару, что длится уже не первый десяток лет? Может быть, в одной из моих деревень и живут несколько этих, как там они их называют, совершенных, но это дело моих крестьян, а не мое.
– Боюсь, мой господин, что рыцари из Иль-де-Франса придерживаются иного мнения. Они раздражены убийством легата Пьера Кастельно и винят во всем графа Раймонда Тулузского. Кроме того, их, вне всяких сомнений, манят богатства Тулузы и Лангедока. Они намерены привести этот край к повиновению. Монфор – один из лучших полководцев нашего времени. Мне кажется, благоразумно было бы подготовиться к обороне и загодя подумать об отступлении.
– Чушь! – снова говорит граф. – Поверьте мне, мой любезный гость, это старая свара, и она снова кончится ничем. Мой дед присутствовал на диспуте в Ломбере, а отец – на диспуте в Альби. Они выпили немало вина, услышали немало красивых песен, уладили несколько тяжб и договорились о нескольких свадьбах. А до чего там договорились катарские проповедники с папскими легатами, им и дела не было. Бросьте пугать меня вашим Монфором и епископами, лучше скажите мне, каково второе известие.
