Лана Синявская - Последняя ночь колдуна
Единственный способ выяснить это – отправиться самой по указанному адресу. Возможно, все ее измышления гроша ломаного не стоят, а Бэлла просто решила навестить старую подругу в последний раз, зато Глаша убедится в своей ошибке воочию и не будет больше мучиться неизвестностью.
Время давно перевалило за полночь, Глафиру клонило в сон, и она, решив вздремнуть до рассвета, потянулась, чтобы выключить ночник у изголовья. В этот момент раздался шорох. «Неужели у них водятся мыши?» – подумала Глаша, прислушиваясь. За стеной раздались осторожные шаги. Здешние мыши топали слишком уж громко и были, вероятно, размером со слона.
Глафире стало не по себе. Она с опозданием вспомнила, что за портьерой, на противоположной стене, имеется дверь, которую она обнаружила раньше, но постеснялась открыть из вежливости. Куда ведет эта дверь – Глаша не знала.
Послышался тихий щелчок и тонкий скрип петель. Штора заколыхалась. Вытканные на ней павлины ожили и зашевелились. Глаша не могла видеть происходящее за шторой и таращилась на нее с ужасом, чувствуя, как спина становится влажной от пота.
Зажмурившись на всякий случай, девушка попыталась зарыться в одеяло. Ее колотил озноб, руки и ноги плохо повиновались.
– Глаша, ты спишь? – Толстое одеяло искажало голос, но Глаша узнала бы его из тысячи.
– Ты?! Какого черта?! Что ты тут… как ты тут?.. – вскинулась она.
– Почему ты… Ах да, ты же не знаешь… Моя комната – рядом с твоей, это же спальня моей жены. Или ты забыла? Между комнатами – дверь. Я просто открыл ее и вошел. Никакого криминала, – нетерпеливо пояснил Павел. – Почему ты так испугалась, Глаша?
Охваченная приступом справедливого негодования, Глаша села в постели, совершенно позабыв, что по причине ночного времени одета лишь в кружевное нижнее белье. Черные трусики и лифчик, конечно, были весьма изящны, но для глаз Райского уж точно не предназначались. Девушка гневно уставилась на непрошеного гостя, который растерянно хлопал глазами, уставившись на ее полуобнаженное – да что там! – практически голое тело. В комнате горел только ночник, и в полумраке ему показалось, что ее кожа светится.
– Какого черта ты вламываешься ко мне среди ночи? – рявкнула Глаша яростно, натягивая на себя одеяло и сооружая из него кокон.
– Вообще-то я стучал.
– Врешь. Я ничего не слышала.
– Не надо злиться, – попросил он примирительно. – Вот. Это тебе.
Глаша в недоумении уставилась на плоскую бархатную коробочку и пробормотала:
– Что за сюрпризы среди ночи?
– Возьми. – Он протянул ей коробочку на раскрытой ладони.
– Что это?
– Подарок. Ты так переживала из-за своей собаки, что я захотел хоть немного утешить тебя.
Он неловко сунул коробочку ей в руку, она кивнула и, словно завороженная, раскрыла ее. Брызнувший в глаза свет заставил ее зажмуриться.
– Бриллианты – лучшие друзья девушек, – хрипло констатировала она. – Райский, ты что – спятил?
– Почему это?
– Я не могу это принять.
– Это всего лишь крестик на цепочке.
– Не придуривайся. Этот крестик стоит очень дорого. Я кое-что смыслю в драгоценностях. Матушка обучила, царствие ей небесное. Это старинная работа, начало девятнадцатого века приблизительно.
– Восемнадцатый, – растерянно поправил он. – Самый конец.
– Еще не легче. Забирай свой раритет.
– И не подумаю. Я принес его тебе, и ты примешь его во что бы то ни стало.
– Щас! Не дождешься.
Глаша демонстративно положила коробочку на краешек подушки и спрыгнула на пол, волоча за собой одеяло, между ними теперь была кровать. Райский неожиданно разозлился. Сграбастав коробочку, он открыл ее, выдернул из гнезда украшение, в один прыжок перепрыгнул через кровать и стал приближаться к девушке, не обращая внимания на ее протестующие вопли. Глаша поняла, что сама загнала себя в ловушку. Бежать было некуда: она оказалась зажатой между кроватью и стеной.
Взбрыкнув ногами, как сайгак, она попыталась вскарабкаться обратно на кровать, но Райский успел ухватить ее за одеяло, дернул на себя, и она свалилась навзничь. Райский навалился на нее сверху, ее кожа вспыхнула под его пальцами, когда благородный металл скользнул по ее шее.
– Можешь перестать жмуриться, – насмешливо сообщил Павел. – Тебе идет. Сама убедишься, если взглянешь в зеркало. И не трясись так, я не собираюсь до тебя больше дотрагиваться.
Его уверения не убедили ее, но глаза она все же приоткрыла. Павел сидел у нее в ногах. Он по-прежнему был слишком близко. Он не шевелился, но в его горящих глазах она прочла нечто такое, что заставило ее вновь спасаться бегством. Сноровисто перебирая конечностями, она крабом переползла через кровать и опять вскочила на ноги.
– Павел, пожалуйста, уйди. Оставь меня одну.
– В чем дело, Глаша? – изобразил он удивление. – Ты же все равно не спишь. Давай поболтаем.
– Я буду спать, – пообещала она. – Уходи. И забери с собой это.
Она закинула руку за шею, судорожно пытаясь нащупать застежку и напрочь позабыв об одеяле. Оно немедленно предательски скользнуло вниз, а Райский вероломно подхватил его и дернул на себя.
– По-моему, так ты гораздо лучше выглядишь, – нагло прокомментировал он.
– Да чтоб ты провалился! – завопила Глаша во весь голос.
Райский немедленно настиг ее, схватил за плечи и сильно встряхнул.
– Прекрати! – прикрикнул он. – Хватит ломать комедию. Я же вижу, как ты ко мне относишься!
– Я тебя ненавижу!
– Врешь! Ты влюблена в меня как кошка!
– Самодовольный болван! На фиг ты мне сдался?! Отправляйся лучше к Карине. Самая тебе пара!
– Какая еще Карина? При чем здесь она?
– При том, что из нее выйдет отличная жена олигарха. Я на эту роль не гожусь.
– А я тебя замуж и не звал! – выпалил он. Глаша вспыхнула. – Но и Карину мне сватать не смей. Она мне не нужна.
– Вот оно что… – протянула Глаша, прищурившись. – Не нужна? Давно ли? Не с тех ли самых пор, как успела удовлетворить твою похоть?
– Циничная хамка!
– Старый развратник. Совратитель малолетних!
– Ты меня достала!
Глаша уже приготовила достойный ответ, но Райский опередил ее, перейдя от слов к действиям. Одной рукой он притянул ее к себе и крепко прижал, другой обхватил ее голову, и прежде чем она успела опомниться, впился ртом в ее губы. В этом поцелуе нежностью и не пахло. Это было почти насилие, желание подчинить ее себе во что бы то ни стало.
Глашу словно парализовало. Ее собственное тело оказалось расплющенным о его мускулистый торс, она ощущала его всей поверхностью кожи, которая покрылась мурашками, но не от возбуждения, от страха.
Когда Павел, тяжело дыша, оторвался от ее губ, она чувствовала себя изнасилованной. Ей больше не хотелось ни ругаться, ни бороться с ним. От унижения из-под ее плотно сомкнутых ресниц градом лились слезы.
