Антон Соя - З.Л.О.
— Владимир Анатольевич, как вы кстати! — обрадовался Седой. — А я как раз вам звонить собирался. С Блоком все плохо. Абсолютно безнадежен. Даже мои прогрессивные методы ничего не дали. У нашего ведомства к нему больше никакого интереса нет. Боюсь, теперь он ваш клиент навечно. Я бы на вашем месте его не выпускал никогда: агрессивный социопат, очень и очень опасен. Может, вам электрошоком его попробовать пролечить?
— Спасибо. Обязательно попробуем. Блока, значит, электричеством — запишите, Эльвира Константиновна, — сказал главврач и не сдержал улыбки. — Только, боюсь, не получится.
— Почему? — удивился Седой.
— Так ведь нет его.
— Сбежал? — Холодный пот пробил высокий лоб Седого.
— Улетел, — сказал главврач и засмеялся. — Испарился.
Вместе с начальником смеялись и тетка с блокнотом, и санитары. Седой заволновался. Их смех ужасно раздражал его, бесил, давил на мозг. Будто тысячи Следаков победно хохотали внутри его головы.
«Неужели провал? Они забрали Следака, или он сам понял свою силу и ушел. А может, еще хуже, Следак все время играл со мной в поддавки и переиграл, заставил сработать на себя, а теперь довольный ушел?!»
— Хватит смеяться! — Седой попытался накричать на паясничающий медперсонал, но в горле резко пересохло, и вышло как-то неубедительно.
— Эх, Сергей Юрьевич, расстроили вы меня. Шли так уверенно на поправку, и вдруг такой срыв. Я ж, как старый поклонник ваших литературных талантов, палату отдельную вам выделил, со столом, лампой, бумагой и карандашами. На нарушения пошел. А вы тут, говорят, ничего не пишете, сами с собой целыми днями в допросы играете…
Врач продолжал говорить, но Седой его уже не слушал. Внутри его все похолодело, пол под ватными ногами повело, как палубу корабля в шторм, и он, схватившись обеими руками за стол, в ужасе увидел, что вместо дорогого костюма на нем теперь надет больничный халат. Сердце бешено застучало в макабрическом ритме уже где-то под кадыком. Седой сунул немеющую руку в карман за мобилой, но вместо нее дрожащие пальцы нашли заплесневелый кусок хлеба.
«Колдовство! Нет! Только не это! Меня предали! Где я прокололся? Подставили! Принесли в жертву! Зачистили как свидетеля? Но за что? Или я ляпнул что-то не то в разговоре с Повелителем? Узнал больше, чем нужно? Нет! Он не мог так со мной поступить! Но ведь смог! Неужели Следак так силен? Чертов ангел!» Мысли Седого перепутались, и он, пытаясь перебороть панический страх, закричал на врача:
— Что за фокусы?! Какой еще, к черту, Сергей Юрьевич?! Доктор, вы ответите за эти шутки! Сгною на нарах! Я полковник госбезопасности, быстро отдали мне мою одежду и вернули телефон! От вас тут опасный псих сбежал, а вы ржете как кони!
— Э нет! Белкин, Белкин! У меня все психи на месте. Рано я в ваше выздоровление поверил. Ребята, давайте под холодный душ его срочно, потом аминазинчику, одеть в рубашечку и в общую палату. Завтра лечение будем назначать. Все по новой. Три года псу под хвост!
Врачиха выдвинула вперед лошадиную челюсть и усердно записывала рекомендации. Седой заметался по комнате, но санитары быстро его настигли, выкрутили руки и потащили к выходу из палаты.
— Это ошибка, — кричал, извиваясь, Седой, — и вы дорого за нее заплатите! Все знают, где я! За мной скоро придут! Во Вселенной девяносто шесть процентов темной энергии, а вы решили играть за светлых. Идиоты! Вам и вашему Следаку конец!
Словно опомнившись, Седой закатил глаза, запрокинул голову назад и закаркал на своем гортанном языке, обращаясь к невидимому хозяину-заступнику. Но санитары, привычные ко всему, неумолимо тащили его за дверь. И вскоре его карканье стихло в конце больничного коридора.
— Эх, Белкин-Белкин! — расстроенно сказал врач, подходя к столу и рассматривая мелко исписанные листки бумаги.
— А ведь неплохо начинал, вполне читабельные детективы писал под псевдонимом Опер Блок. А теперь вот — полюбуйтесь! — Он передал листок своей спутнице. — И так на всех листах. Вот что делает с человеком чрезмерная любовь к самокопанию и мистике.
— Ужас, — сказала тетя-лошадь, глядя на листок, исписанный сверху донизу одним-единственным словом: «ЗЛО».
* * *Следак очнулся, сел на кровати и на ощупь пошел к холодильнику. Глотнув холодного «боржоми», он схватился за голову. Если это галлюцинация, то самая прекрасная за последние пять лет. Он стоял на кухне их с Верой питерской квартиры. На нем были его любимые трусы с Гомером Симпсоном, а ведь всего минуту назад его тащили по коридорам «Гестапо» два свирепых санитара. Не веря собственному счастью, боясь спугнуть его и проснуться, он побежал обратно в спальню. Вера сладко посапывала, свернувшись калачиком на своей стороне кровати. Следак вбежал в ванную комнату, включил свет и уставился в зеркало. На него смотрел Ольгерт Блок образца 2002 года. Смотрел еще не перегоревшими глазами, полными слез. Он побежал на кухню, где у холодильника всегда висел отрывной календарь. Так и есть, 9 сентября 2002 года, понедельник. Круглые белые часы на стене показывали два часа. Интересно, понедельник кончился или наступил? Хотя какая разница. Главное, что он здесь и Вера рядом с ним. Его Вера. Живая Вера. Он лег на кровать рядом с женой и еле сдержался, чтобы не зарыдать в голос. Вера, не просыпаясь, обняла его за шею тонкой рукой. «Завтра уволюсь. И буду думать, что дальше делать. А ведь это Димон, то есть Уриил, мне Веру вернул. Обещал и вернул. А вдруг мне все это только снится?»
Ольгерт испугался и больно ущипнул себя за кожу на боку. Вроде не спит. В смирительной рубашке себя не ущипнешь. К тому же к нему вернулись болевые ощущения. Думал ли он когда-нибудь, что будет так безумно радоваться боли! Неужели ему представилась возможность заново прожить жизнь? Немыслимое счастье. Кое-что он исправит прямо сейчас. Следак аккуратно снял с шеи теплую руку Веры и снова отправился к холодильнику. Он достал подмерзшую бутылку «Абсолюта» и недрогнувшей рукой вылил водку в раковину. Потом выбросил в мусорное ведро все снотворное из домашней аптечки и вернулся к жене. «На неделе поедем в дом малютки и выберем себе мальчика или девочку. А лучше и мальчика и девочку», — мечтал Следак, чувствуя, как тяжелеют веки. Он испугался, что если заснет, может проснуться снова в черняевской психушке, и решил не спать до утра. Ольгерт стал прокручивать перед глазами страшные события последних лет, словно фильм, и сам не заметил, как уснул. И приснился ему архангел Уриил. Они сидели на крутом скате петербургской крыши какого-то высоченного дома на Петроградке, смотрели на закат и болтали, как старые друзья.
— Сначала было Слово, и Слово было Бог. Сейчас слов миллионы. Слова обесценились. Когда-то слово создавало миры. Потом слово могло накормить или убить. Теперь слова условны, в основном бесполезны и бессмысленны. Ваша речь, то, чем вы думаете и общаетесь, — галиматья. Она на тридцать процентов состоит из воровского жаргона, ругательств, слов-паразитов и профессиональных терминов и еще на пятьдесят процентов из банальных, ничего не значащих избитых фраз — штампов и пошлостей, которых вы еще в детстве нахватались в фильмах, книгах, а теперь еще в Интернете. И только двадцать процентов того, что вы говорите, что-то значит. Но как раз эти слова вы умудряетесь не слышать и не понимать. Жизни — под копирку, книжки — пустышки, песни ни о чем… Вы разучились слушать, думать и говорить. Просто говорить то, что вы думаете и хотите сказать. Вы думаете одно, говорите другое, чтобы скрыть то, что собираетесь сделать. На земле кризис Слова. И он страшнее всех остальных кризисов. Для того чтобы объяснить себе смысл главных слов — таких как жизнь, смерть, любовь, — вам понадобится куча других слов, которая надежно погребет смысл под собой. Так и с молитвами: вы либо тупо заучиваете их, не вдумываясь в смысл слов, либо молитесь, не веря в силу слова. Хотя какая сила может быть у молитв, состоявших изначально из слов совсем другого языка?
