Брэм Стокер - Дракула
Я чувствовала, как меня покидают силы, и я очутилась в полуобморочном состоянии. Как долго продолжался этот ужас, не знаю; но мне казалось, что прошло немало времени, прежде чем он отвел от моего горла свой безобразный, ухмыляющийся рот. Я видела, как с него капала свежая красная кровь…
Затем он стал издеваться надо мной: «Итак, вы подобно другим хотите бороться со мной. Вы желаете помочь этим людям поймать меня и помешать мне. Вы теперь знаете, они тоже знают отчасти и скоро узнают вполне, что значит встать поперек моей дороги.
Им следовало бы беречь энергию для своей защиты. В то время как они действовали хитростью против меня — против меня, который властвовал над народами и повелевал ими, когда ваших друзей еще не было на свете, — я разрушал все их планы. И вы, самая дорогая для них, вы сделались плотью от моей плоти, кровью от моей крови; мой живительный источник на время, вы будете потом моим товарищем и помощником. Вы будете отмщены; ведь никто из них не окажет вам помощи. Но пока вы должны быть наказаны за то, что сделали. Вы помогали вредить мне; теперь вы будете являться на мой зов. Когда мой мозг прикажет вам: „приди“, вы поспешите через моря и земли. Для этой цели я сделаю вот что». Он распахнул рубашку и длинными ногтями вскрыл жилу на своей груди. Когда брызнула кровь, он крепко заткал обе мои руки в свою, другой схватил меня за шею и прижал мой рот к ране, так что я должна была задохнуться или проглотить немного… О, Боже мой! Боже мой! Что я сделала!.. Что сделать, чтобы пережить весь этот ужас! Ведь я всегда старалась быть кроткой и честной. Господи, смилуйся надо мной! Сжалься над бедной душой, которой грозит больше чем смертная опасность; яви милосердие и пожалей тех, кому я дорога!
Затем она начала тереть губы, как бы желая очистить их от скверны.
* * *Пока она рассказывала свою страшную историю, восток алел и становился все светлее. Харкер был молчалив и спокоен; но на его лицо, по мере того, как продолжался страшный рассказ, надвинулась серая тень, которая все более и более темнела при утреннем свете, и когда блеснула красная полоска утренней зари, лицо выглядело совершенно темным под седеющими волосами…
Мы распорядились, чтобы один из нас оставался в ближайшем соседстве с несчастными супругами до тех пор, пока нам можно будет собраться и обсудить наши дальнейшие действия.
В одном я уверен: солнце взошло сегодня над самым несчастным домом на всем протяжении своего дневного пути.
Глава двадцать вторая
3 октября.
Я пишу эти строки, потому что должен что-нибудь делать, иначе сойду с ума. Только что пробило шесть, и через полчаса мы должны собраться в кабинете и позавтракать, так как доктор Ван Хелзинк и доктор Сьюард решили, что если мы будем голодны, то не в силах будем исполнить наш план. Да, сегодня наши силы будут страшно напряжены. Я должен писать во что бы то ни стало, потому что не могу думать.
Я должен описать не только главные факты, но и каждую мелочь. Быть может, эти самые мелочи объяснят нам все скорее, чем главные факты. Знание прошлого не может ухудшить моего положения или положения Мины.
Перед тем как приступить к обсуждению наших будущих действий, мы решили, что Мина должна быть вполне в курсе дела, что ни одно происшествие, как бы тяжело оно ни было, не должно быть скрыто от нее. Она сама вполне согласилась с нами.
— Отныне мы ничего не должны скрывать друг от друга, — сказала она, — к сожалению, мы уже слишком многое скрывали. И кроме того, я не думаю, что что-нибудь может причинить мне большие страдания, чем те, которые я уже испытала и которые я испытываю сейчас. Что бы ни случилось, оно должно придать мне новое мужество, возбудить новую надежду.
Пока она говорила, Ван Хелзинк пристально смотрел на нее и затем произнес спокойным голосом:
— Дорогая госпожа Мина, разве вы не боитесь не только за себя, но и за других после того, что произошло?
Лицо ее опечалилось, но глаза сияли как у мученицы, и она ответила:
— Ах, нет! Я готова на все!
— На что! — спросил он ласково, тогда как все мы сидели молча, ибо каждый из нас имел смутное представление о том, что она имела в виду. Ответ ее отличался прямолинейной простотой, как будто она констатировала самый обыденный факт:
— Как только я увижу, что причиняю горе тому, кого люблю, — а я буду зорко за этим следить, — я умру.
— Неужели вы хотите покончить с собою? — спросил он хриплым голосом.
— Да, я сделала бы это, если бы у меня не было друга, который меня любит, который избавит меня от такого горя, такого отчаянного поступка.
Она бросила на него многозначительный взгляд.
Когда она кончила, он встал, положил свою руку на ее голову и произнес торжественным тоном:
— Дитя мое, имейте в виду, если это вам может помочь, то такой друг у вас есть. И если бы в том проявилась необходимость, я сам нашел бы для вас средство без страдания покинуть этот мир. Но, дитя мое, здесь есть несколько человек, которые станут между вами и смертью. Вы не должны умереть; вы не должны пасть ни от чьей руки, а меньше всего от вашей собственной. Пока еще не мертв тот, кто испортил вашу счастливую жизнь, вы не должны умирать. Пока он все еще обладает своим лукавым бессмертием, ваша смерть сделает вас такой же, как и он сам… Нет, вы обязаны жить! Вы обязаны бороться и стараться жить, хотя бы смерть казалась вам невыразимым благодеянием. Вы должны бороться с самою смертью, придет ли она к вам во время печали или радости, ночью или днем, в безопасности или беде. Итак, ради спасения вашей души вы не должны умереть — и не должны даже думать о смерти, пока не кончится это ужасное несчастье.
Моя бедная Мина побледнела как смерть и задрожала всем телом. Мы молчали, не будучи в состоянии чем-нибудь ей помочь. Наконец она успокоилась и, обратившись к нему, сказала необыкновенно ласково, но вместе с тем и печально, протягивая свою руку:
— Я даю вам слово, дорогой друг, что если Господь оставит меня в живых, то я постараюсь поступать так, как вы советуете, пока не освобожусь от ужаса.
Затем мы приступили к выработке плана действий. Я сообщил ей: что ее обязанностью будет хранение всех бумаг, всех дневников, пластинок фонографа, которыми мы впоследствии, быть может, воспользуемся: словом, что она будет заведовать нашим архивом, как она делала до сих пор. Она с радостью и даже с величайшим интересом приняла это предложение.
— Быть может, оно и к лучшему, — сказал Ван Хелзинк, — что на нашем совещании после посещения Карфакса мы решили оставить в покое ящики, зарытые там. Если бы мы поступили иначе, то граф узнал бы о нашем намерении и без сомнения принял бы меры к тому, чтобы с другими убежищами нам это не удалось; теперь же он ничего не знает о наших планах. По всей вероятности, он не знает даже того, что мы обладаем средствами от его чар, и он не сможет ими пользоваться как прежде. Мы настолько продвинулись вперед в наших знаниях и настолько познакомились с его логовищем, что после обыска дома на Пикадилли сможем его выследить. Сегодняшний день в нашем распоряжении: сегодня наш план должен быть окончательно приведен в исполнение. Восходящее солнце осветило нашу печаль — и оно будет нас сегодня охранять. Прежде чем оно зайдет, чудовище должно быть побеждено, в кого бы оно не превратилось. Днем оно связано со своею земною оболочкой. Оно не может растаять в воздухе, не может пройти сквозь замочные скважины и щели. Если оно хочет пройти через дверь, оно должно ее открыть, как и всякий другой смертный. Итак, сегодня нам надо отыскать все его убежища и уничтожить их. Если же нам не удастся это, то мы должны загнать его в такое место, где могли бы впоследствии наверняка стереть его с лица земли.
