Б. Олшеври - Семья вампиров
На этот раз Тэлли послал мальчика-посыльного за двумя парами туфель. Час назад он долго выбирал между парами с гладкими или рифлеными подошвами. Ведь Тэлли был гуманным человеком, и его занятие много раз казалось ему отвратительным. Но все же на этот раз он упаковал для Кармайкла туфли с гладкими подошвами.
Он вздохнул и снова прильнул к сканнеру, поворачивая диск, пока не нашел сцену, которую уже наблюдал раньше.
Кармайкл стоит на блестящей от скользкой сырости платформе подземки. Он в туфлях с гладкими подошвами, которые для него выбрал Тэлли. Суматоха в толпе, прилив к краю платформы. И Кармайкл с отчаянием на лице скользит по платформе в сторону пролетающего мимо поезда.
— Прощайте, мистер Кармайкл, — пробормотал Тэлли те самые слова, которые он так и не произнес вслед уходящему Кармайклу. Он произнес их с сожалением, и жалость относилась к Кармайклу сегодняшнему, не заслужившему подобного конца. Ведь сейчас он не был злодеем из мелодрамы, чью смерть можно наблюдать равнодушно. Но Тим Кармайкл сегодняшний был обязан возместить ущерб за Кармайкла в будущем, и расплата должна быть полной.
Плохо обладать властью над жизнью и смертью таких же людей, как и ты. Питер Тэлли знал, что это плохо — но власть была вложена в его руки. Он не искал ее. Ему казалось, что его тренированные пальцы и тренированный ум почти случайно создали эту машину в ее сложнейшей завершенности.
Поначалу она озадачила его. Как следует использовать такое устройство? Какие опасности, какие страшные возможности кроются в этом Глазе, способном заглянуть сквозь завесу будущего? Ответственность была на нем, и она лежала тяжким грузом, пока не пришел ответ. А когда он узнал ответ — что ж, груз стал еще тяжелее. Потому что Тэлли был мягким человеком.
Он никому не смог бы назвать истинную причину, ради которой открыл магазин. Удовлетворение, сказал он Кармайклу. И иногда он действительно испытывал глубокое удовлетворение. Но в другие моменты — вроде этого — оставались лишь страх и унижение. Особенно унижение.
«У нас есть то, что вам нужно». Только Тэлли знал, что эта надпись не предназначалась для приходящих к нему людей. «У нас», а не «у меня». То было послание миру — миру, чье будущее тщательно и любовно переделывалось Питером Тэлли.
Главную линию будущего изменить нелегко. Будущее — пирамида, которую строят медленно, кирпич за кирпичом. А Тэлли должен его изменять. Были необходимые для этого люди — те, кто станет создавать и строить, и этих людей следует спасти.
И Тэлли давал им то, что им нужно.
Но неизбежно были и другие, чей конец — зло. Тэлли и им давал то, что им нужно, — смерть.
Питер Тэлли не искал свою страшную власть. Но в его руки был вложен ключ, и он не собирался передавать такое могущество в руки кого-либо из ныне живущих. Иногда он тоже ошибался.
Он стал чувствовать себя немного увереннее с тех пор, как ему на ум пришла метафора о ключе. Ключе от будущего. Ключе, вложенном в его руки.
Вспомнив об этом, он откинулся на спинку кресла и протянул руку к старой потрепанной книге. Она легко раскрылась на привычной странице. И губы его зашевелились, когда он стал читать знакомый абзац в задней комнате магазина на Парк-авеню:
«И еще говорю я тебе, ты есмь Петр... И вручаю я тебе ключи от Царствия Небесного…»
Перевод с английского Андрея Новикова.
Рэй Брэдбери
Сахарный череп[4]
На голубых и розовых плитах площади, освещенных утренним солнцем, мелькали тени детей. Сутулый старик, сидевший на бронзовой скамье, возмущенно шипел и поминутно взмахивал руками, покрытыми белыми шрамами. Один из маленьких мексиканских ребятишек держал накидку и деревянную шпагу, другой изображал разъяренного быка.
— Нет, не так! — кричал Старый Томас. — Нанеси удар и тут же отклонись назад!
Он вскочил со скамьи и начал показывать мальчишкам, как надо выполнять «веронику». Выпад, удар и отскок.
— Смотрите сюда! Тело движется по этой линии. Понятно?
Детишки кивнули и снова продолжили свою игру, с криками набрасываясь друг на друга и уворачиваясь от воображаемых ударов. Через несколько минут они подбежали к нему и попросили:
— Дедушка, покажи нам свои шрамы.
Старый Томас поднял подол вязаной рубашки и оголил правый бок, в сотый раз демонстрируя им то место, где бык пропорол его тело тридцать лет назад. Мальчишки благоговейно Прикоснулись к шраму.
— Дедушка, а когда ты сражался с быками?
— Еще до того как родились ваши мамы, — ответил старик.
По плитам площади застучали каблучки. Мимо него прошла молодая испанка. На ней был приталенный габардиновый костюм. Черные волосы блестели, а приподнятый подбородок подчеркивал гордую осанку. Не взглянув на Томаса, она свернула к отелю для туристов и взбежала по ступеням широкого крыльца.
Старик смотрел ей вслед. Затаив дыхание, он восхищался ее лодыжками, непорочными и чистыми, как утренний свет. Он восторгался ее черными блестящими локонами. Глаза ласкали упругое девичье тело. Язык пробежал по сморщенным губам — совсем чуть-чуть, едва заметно.
Минутой позже на балконе второго этажа появился молодой розовощекий блондин. Старый Томас взглянул на него, нахмурил брови и раздраженно стиснул зубы. Турист лениво осмотрел пустую площадь. Чистенький болтливый американец, приехавший в город на прошлой неделе. Прищурив глаза, старик наблюдал за ним со своей скамьи. И когда мужчина отвернулся, уходя обратно в номер, Томас плюнул на мозаичные плиты площади и перестал обращать внимание на игру детей.
Роби Киббер проснулся этим утром со странным чувством, словно что-то случилось. Он еще не знал, что именно произошло во время его сна, но чувствовал какой-то дискомфорт. Роби сел, свесил ноги с края постели и пару минут смотрел на голые колени. Потом он вспомнил, зачем приехал сюда.
Он находился в Мексике, в Гуанахуато. Роби был писателем и собирал материал о Дне мертвецов, празднование которого намечалось на сегодняшний вечер. Его номер располагался на втором этаже отеля, в комнате с широкими окнами и балконом. Каждое утро под ними бегали и кричали дети, игравшие на площади. Он и теперь слышал их крики.
Только в Мексике могли праздновать День мертвецов. Эта страна настолько пропиталась запахом смерти, что он чувствовался везде, куда бы вы ни приехали. Что бы вы ни говорили и ни делали, даже во время веселья и пьянства, вас всегда окружала смерть. И ни одна машина не могла умчать от нее, и ни один напиток не был достаточно крепким, чтобы человек мог забыть о ее присутствии.
Он даже не вздрогнул, когда взглянул на столик у изголовья кровати. Лишь сердце вяло забилось и заныло при виде белого предмета, лежавшего рядом с настольной лампой.
