Олег Кожин - Темная сторона дороги
Николай Петрович перевернул билетик и вздрогнул.
«Сколько здесь цифр? Не меньше десяти. Без калькулятора я это не сложу, не говоря о том, чтобы разделить!»
Но номер на билете чем-то манил Николая Петровича. Присмотревшись получше, он понял: в конце разномастного ряда гордо выгибали шеи три «семерки».
«А зачем складывать все? — Решение казалось простым и логичным. — Последние три цифры, — Николай Петрович захихикал, радуясь своей изобретательности. — Двадцать один делится на семь без остатка! Билет счастливый! Значит, его надо… съесть!»
Точно, счастливый билетик полагалось скатать в маленький шарик и проглотить. По школе ходили анекдоты про везунчиков, которые, выполнив ритуал, сразу попадали в загребущие лапы контролеров, но это никого не останавливало. Правда, билеты тогда были крохотными и печатались на тонкой бумаге. Николай Петрович с сомнением посмотрел на прямоугольную голубую карточку. Она тянула на целый обед: невкусный и картонный, но зато с чипом внутри.
Но, вообще, взрослый серьезный человек, ведущий специалист по логистике и претендент на должность заведующего отделом, не стал бы есть билетики.
Николай Петрович оглянулся, скользнул взглядом по пассажирам; потом, пряча карточку в ладони, украдкой поднес её ко рту и откусил уголок.
Картон разжевался на удивление легко. «Бракоделы», — удовлетворенно подумал Николай Петрович и откусил еще. Язык слегка пощипывало — видимо, от клея.
— Мне через три остановки выходить, — сообщил Николай Петрович соседке. — На работу еду. А вы? — Привычным движением он отхватил еще кусочек.
— Я? — Соседка мило смутилась, оказавшись слегка увядшей, но еще очень даже блондинкой. — Мне тут по делам…
— А как насчет чашечки кофе? — Николай Петрович стал напорист и смел. Он не отводил взгляда от соседкиной груди, которая явно просматривалась под расстегнутой курткой. Грудь увеличивалась на глазах и уже лезла из выреза двумя соблазнительными полушариями.
— Что вы, мужчина… — польщенно замурлыкала соседка, но тут троллейбус свернул на эстакаду, его резко качнуло, и Николай Петрович почувствовал, что происходит опасное. Ненадежный транспорт завис над пропастью, всего одним колесом удерживаясь на дорожном полотне. Усики его, оторвавшись от электрической паутины, беспомощно разошлись в разные стороны, раскачиваясь и пугая стервятников.
— За добычей прилетели, — сказал Николай Петрович, на всякий случай впиваясь ногтями в сиденье.
— Почему сразу — за добычей? — обиделась соседка. — На заработки…
Но Николай Петрович уже потерял интерес к намечавшейся интрижке. С ужасом он следил, как троллейбус карабкался вверх по накренившейся эстакаде.
— Выбрались! — наконец с облегчением выдохнул он, обнаруживая на месте соседки толстого деда в нечистом пиджаке поверх такого же нечистого свитера.
— Теперь за воду подымют, — невпопад сказал дед.
Стараясь не дышать со стороны старика, Николай Петрович задумался, как можно было «поднять за воду». Имелось ли в виду ее замороженное состояние? Или ароматному деду были известны новые технологии, легко жонглирующие как жидкими, так и газообразными веществами? Хотелось спросить, но Николай Петрович стеснялся.
— Мне через три остановки выходить, — сказал он, чтобы завязать разговор.
— Двести добавили, — загадочно ответил старик.
Новая информация отправила Николая Петровича в продолжительную медитацию. Покусывая билет, он прикидывал и так и этак, зачем и куда можно добавить двести. Но, случайно взглянув в окно, все понял и радостно хлопнул себя по лбу.
— Остановки! Двести остановок мне добавили! То-то мы сейчас по Гоголевскому едем!
Могущество старика вызывало уважение. Так легко изменить маршрут Николая Петровича и заставить троллейбус прокатиться через всю Москву — да, толстый дед был не так прост, как казался. Он и пассажиров высадил: Николай Петрович с удивлением заметил, что в салоне остались только он и бабка в павлово-посадском платке, сидевшая впереди.
Тем временем троллейбус свернул на Пречистенку. Николай Петрович, вяло прикидывая, как же он теперь доберется на работу, проследил взглядом за рафинадовым кубом Белых палат и, покачиваясь, двинулся к бабке уточнить схему движения.
— А где конечная у него, бабуль? — спросил он, наклоняясь к старушке.
Спереди бабка выглядела так же обычно и пестренько, как и со спины. Пожевав бесцветными губами, она неодобрительно запищала:
— Че ж садился, если не знаешь, куда идет?
— Когда садился, он шел куда надо, — резонно оправдался Николай Петрович.
— Значит, и сейчас идет куда надо, — пискляво вредничала старуха.
Николай Петрович молчал, засмотревшись на дом Дениса Давыдова. В детстве он любил представлять, как перед балом усатый гусар встречает гостей на пороге. Зима, морозно, в воздухе кружатся острые снежинки, Давыдов без шубы, лохматый и черноглазый, подает дамам ручку, хохочет, обнимает Пушкина.
— Зря ты поехал, — внезапно сказала старуха человеческим голосом.
От сочувствия и жалости, прозвучавших в этой короткой реплике, у Николая Петровича засосало под ложечкой, и впервые за день он усомнился, что все сделал правильно. Даже почему-то немного испугался происходящего.
«Почему? Почему зря?» — хотел переспросить он, но старухи уже не было. Успела выйти, вот быстрая бабулька! Николай Петрович остался один.
За окном тоже была не Пречистенка, и даже не Большая Пироговская, а какие-то вовсе не знакомые Николаю Петровичу места. Похоже было, что троллейбус попал в Подмосковье или вернулся обратно, проскочил Жукова и уехал в Серебряный Бор — но не сегодняшний, а тот, старый, тихий коттеджный поселок, каким он был в детстве Николая Петровича.
— Нет, Подмосковье. Ни дач, ни заборов, — решил Николай Петрович, понаблюдав за пейзажем. Отчего-то ему стало вдруг одиноко.
Но и для Подмосковья дорога казалась странной. Троллейбус мчался на максимальной скорости, но пейзаж не менялся: серо-желтые деревья, мокрые кусты, пожухлая трава — и никаких следов человека. С трудом верилось, что такой огромный шмат лакомой подмосковной земли остался без хозяина и без применения. Да и как далеко тянулись троллейбусные провода, было непонятно. Казалось, что под колесами уже не асфальт, а узкая грунтовка. Не успел Николай Петрович заволноваться, когда же ему сходить, как троллейбус резко затормозил и встал как вкопанный. Двери открылись.
Внизу была высокая трава — еще сочная, зеленая, с острыми жесткими листьями и плотными, круглыми, как у камыша, початками. Но ранняя осень уже коснулась ее умерщвляющей дланью, расставив бурые пятна на листьях, высушив стебли. Николай Петрович спустился по ступенькам, потирая ладонью бок — он немного ушибся во время остановки. Тропинка не просматривалась, но было понятно, куда идти: впереди виднелись серые очертания, похожие на незавершенную монументальную стройку.
