Арина Веста - Алмазная скрижаль
На столе остывал стакан крепкого чаю. Лика зачарованно смотрела в эту янтарно-прозрачную линзу, где, словно стая грачей на осенней заре, кружились чаинки.
Человек с тяжелым вздохом поднялся из-за стола, осторожно расстегнул наручники на ее запястьях и бросил их в стол, грузно прошелся к окну, закурил. Это был сорокалетний мужик крупной доброй сельской породы.
– Дайте пить, – прошептала Лика.
Не глядя в ее сторону, он подвинул стакан. Тепловатый чай она выпила жадно, в несколько глотков. Рывком вздохнула и вскинула голову, изгоняя униженность и страх. Она смотрела в упрямый, честный лоб «начальника». Его крупная голова ровной ладной посадкой напомнила ей Вадима. На глаза навернулись слезы, ей захотелось все рассказать этому Белому полянину с родным овсяным лицом, как будто он ей далекий, давно потерянный брат. Узы тайного родства напряглись в ней, и она начала говорить торопливо, сбивчиво: о Владе, о Вадиме, о бабке Нюре, об Алатырь-камне… Русский, помоги русскому…
– Не волнуйся, сестренка, – пробасил дежурный, рассматривая ее студенческий билет, паспорт, рассыпанные фотографии. – Поедешь дальше по своим делам. Вот только добровольную сдачу оружия придется оформить.
Он отложил так и не начатый протокол и нажал красную в черном ободе кнопку. В кабинет вошел стройный, тонко перетянутый в поясе милиционер.
– Вот что, Андрюша, в пять пятнадцать посадишь гражданочку на двадцать первый, в купе к проводникам. Пусть довезут до Кременги…
В Поозерье лето выгорает в один день, оставляя лишь седой пепел. Незаметно убыло солнце. От стылой осенней воды в храм заползали тяжелая знобящая сырость и холодный туман. Отца Гурия лихорадило. Но телесный недуг только обострял чувства. Глухие волчьи ночи он просиживал над книгой, сберегая тающее сердечко свечи от внезапного осеннего сквозняка. Его узкая ладонь рубиново светилась, когда он прикрывал ею огонек, и лучики-пясти, похожие на плавник крупной рыбы, напоминали о ступенях творения.
Вся краса мира, вся его мудрость, собранная с медоносных лугов вдохновения, весь трепет жизни и ее неуловимая тайна были собраны в его Голубиной книге. Долгой молитвой усмирял он мятеж мыслей, и в глубокой тишине звучало Слово. Оно связывало воедино знакомое прежде и открывало новый смысл каждого знака. Начертания букв – гармоничные спирали, окружности, плавные завитки – были частицами, крохотными каплями мироздания. Но без единой буквы, звена, кирпичика картина мира дробилась и теряла смысл.
– «Аз Буки Веди» – означает «Бог Буквы поВедал»… Далее: «Глаголь Добро Есть Живете» – «И говорил: добро живите…». Грамота Руси – суть молитва древняя, грамота миров. Порядок букв – Путь священный, Богом заданная тропа. Не убойся, чадо, смело следуй своему разуму, ибо он – Божий свет.
Вот буква «Аз» – Бог-Ас, перст, на небеса указующий. Эта буква – первый ключ Вселенной, гласящий: «Люди – смертные Боги. Боги – бессмертные люди», потому «Аз есмь Бог»…
Второй ключ Вселенной: внешнее подобно внутреннему, малое – большому. Нет ни малого, ни великого на весах судьбы…
Холодеющими устами отец Гурий повторял стих древнего пророчества:
– …Дева в грозе, в море бурном, кипящем зачнет дитя… На святом острове… Возьми, о целомудренная Сияна, под свой покров это грядущее дитя. Земля и Море во всей своей необъятности ждут его, и Небо со своим глубоким сводом… Колеблется на оси потрясенный Мир, и вся Природа дрожит в надежде на Человека…
Отец Гурий теперь вовсе не спал и не ел. Молитва и чтение книги питали его нетелесным хлебом. Явленные ему картины он не сумел бы пересказать словами. Образы и символы принадлежали иному миру. Из этого мира он, как молния, когда-то был ввержен в земное лоно и заперт в человеческую плоть. Образы эти были непонятны ему самому, но, по словам книги, именно он должен был передать пророчество людям.
Он долго не решался приступить к новому делу, опасаясь всегдашнего сопротивления, которым материальный мир встречал любые его усилия, и в этом упорном сопротивлении таились месть и насмешка.
Все добрые зачины рождаются на рассвете. Еще с вечера с помощью верши-самолова отец Гурий наловил рыбы. Добрую половину улова он отпустил обратно в озеро. В садке оставил только остроперых ершей и щук – яростных и ненасытных озерных пиратов. Вычистив рыбин, он стал вываривать уху, отцеживая раствор через худую, сквозящую на свет ткань-серпянку. Час за часом кипели в ржавом ведре рыбьи хвосты, ныряли и вновь выпрыгивали зубастые головы и плескались жирные перламутровые плавники. Отец Гурий терпеливо вымешивал пахучее липкое варево. К вечеру в ведре вызрел тугой студенистый комок.
Утро следующего дня застало его на озерном берегу. Отец Гурий неторопливо перебирал плоскую озерную гальку, выискивая обкатанные куски известняка. Не щадя сил, он толок деревянным пестом желтоватый мел и растирал его между самодельными камушками-жерновами в тонкий летучий порошок.
Он был занят трудом, которого не знал прежде, но работал уверенно и умело. Замесив толченую известь святой водой, отец Гурий остругал липовую доску и вырезал в ней неглубокий ковчежец. Это была зыбка, колыбель для образа, который должен был родиться под его рукой. Доску он долго шлифовал озерным песком, березовой золой, тер мягкой ветошью и стеблями хвощей, пока она не залоснилась, как полированная кость. Спасительный свет прольется в мир через его икону. Не мертвое письмо, плоская вязь красок, а животворящее чудо. Почему мусульмане не пишут икон? По завету пророка, писать иконы мог только тот, кто сотворит не картину, а истинный свет. Но кому по плечу открыть окно в горний мир? А без этого любой образ – только отражение отражения.
Отец Гурий с неизведанной прежде нежностью выласкивал ладонями теплое тело дерева, и оно впитывало его горький пот, и озерную воду, и огонь молитвы. Из нательной рубахи он выкроил прямой широкий лоскут; на свет изношенная ткань была почти прозрачна, как прозрачно и выношенно было его тело. Льняной саван он наложил на светлое древесную плоть и закрепил рыбьим клеем. Затем, намешав мел с клеем, он щедро промазал паволоку. Разровнял ножом, растер ладонью, смоченной святой водой, обсушил дыханьем, осторожно вынес на скудное солнышко и оставил до первых звезд. Утром следующего дня основа для иконы была тверда и светла, как алебастр. Кисточку он собрал из птичьих перьев, найденных на берегу. Оставалось добыть краски и сделать какое-то подобие карандашей. Чтобы приготовить угольные карандаши, он мелко нарубил березовых веток, обмазал палочки глиной и перекалил в жаре костра. Краски он решил изготовить из толченых озерных камней. Черно-бурые кремни и железняки, красная, голубая и желтая глина, желтовато-телесный мел, перламутровая пыль со створок перловиц – почти вся духоносная палитра русских икон была собрана им на берегу. Красочную пыльцу он тщательно затер на лампадном масле.
![Анастасия Рябова - Выжить среди звезд. Я – Волчица [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
