Дженни Джонс - Голубое поместье
— Здесь всегда было так? — Том обнаружил, что ищет листок бумаги и карандаш, чтобы записать слова. Раз он не может уснуть, следует воспользоваться ситуацией. Материал этот пригодится для книги.
Он осадил себя, ругая за подобные мысли, за жуткий эгоизм: ведь Рут сейчас в больнице и умирает.
Но Кейт вместе с Алисией отправилась в отель, и повесть звала Тома. Он нуждался в ней или в некотором откровении. Повесть объясняла причины его пребывания в поместье, придавала ценность самому его существованию.
Саймон, похоже, ничего не заметил. Если Том хотел писать, он хотел выговориться. Взяв бокал с бренди, Саймон отпил добрую треть его.
— О'кей. Значит, нам нужно каким-то образом скоротать эти часы. Это самое худшее в смерти. В неотвратимой смерти. Надо дождаться ее прихода. А потом привыкнуть к ней, Боже милосердный. Потом… всегда наступает это «потом». На него уходят годы. Так мне сказали (в действительности это сделала Рут) в те далекие дни, когда мы еще любили болтать. Эти бедные ублюдки, которые ей звонят, очень горюют. А не кажется ли вам, мой новорожденный писатель, что горевать — это почти все равно что любить? Правда, схожие чувства? Мучает бессонница, не хочется есть, все вокруг не так и не на месте. И как медленно тянется время!
Саймон остановился, взгляд его мельком пробежал по лицу Тома.
— Ну что ж, все знают об этом, так? А потому давайте подыщем нейтральную тему, сухую и академическую. Не провести ли урок истории, чтобы заполнить некоторые пробелы? У вас есть чем писать? — Он покопался среди груды газет сбоку от себя. — Вот возьмите.
И протянул ему перо и блокнот, в котором Рут иногда записывала перечень покупок. Рука его дрожала.
— Готовы? Будем считать, что вы интервьюер, а я знаменитость… «Мистер Лайтоулер, когда вы впервые осознали, что этот дом отнюдь не относится к ординарным сооружениям?» Это вы говорите. А я отвечаю: «Я просто люблю этот дом, ребенком я обожал приезжать сюда и хочу остаться здесь навсегда». — Крайняя искусственность покинула голос. — А теперь, похоже, так и будет. — Саймон умолк, основательно приложившись к бренди. — Не хотите ли? Помогает при шоке, так говорят… По-моему, это началось, когда я вернулся сюда в 60-х годах. В Оксфорде я вел себя плохо. Виновата была Рут, хотя говорить об этом в нынешнем положении бестактно; такие вещи не рассказывают в милых семейных беседах. Тогда она не хотела связываться со мной. Сказала, что слишком молода, словом, что-то в этом роде. И с меня уже было довольно. Потом… Девушка, которую я знал в университете, забеременела… — Он нахмурился. — Рут это тоже не понравилось. Я думал, что Лора избавилась от ребенка. Мама сказала, что она так и поступила, но, возможно, случилось иначе… Она не хотела брать от меня денег. В общем, одни неприятности в Оксфорде и неудача в любви. Потом я сочувствовал оставленной мной Лоре.
Он посмотрел на Тома.
— Мне было только двадцать. Немногим старше, чем сейчас Кейт. Я хотел академического успеха и Рут. Но она не желала меня, и эта девушка заполнила пробел.
— Так, значит, ее звали Лора?
Ничего не замечая, Саймон пожал плечами.
— Да, это была жуткая ошибка, первая в долгом-долгом ряду. Черная дыра на совести, повод не спать по ночам. Пятно на карме, если хотите. По-моему, я расплачиваюсь за нее до сих пор. Впрочем, не только занес…
— А где вы познакомились с ней?
— Не помню. В Оксфорде, но неважно… во всяком случае, я вернулся сюда в поместье. Здесь был папаша. — Он взял бокал и пригубил бренди. — Великий негодяй Питер Лайтоулер. Он перебрался сюда в деревню, в Красный дом, и я был рад его обществу, был рад какой-то… защите.
— Защите? — Но ум Тома был обращен к другому. Он мчался по совсем неожиданной тропе. Шариковая ручка выпала из его рук. Он прекратил писать.
— Этот дом! — прошипел Саймон. — Этот проклятый, запятнанный кровью дом! Он напоминает бифштекс… Красный, сырой, кровоточащий. Смешанный из событий, не пропеченных как надо… не годный, не подготовленный. С этой Лягушкой-брехушкой, Листовиком и странными колесами, шелестящими по ночам, — о, вы их тоже слыхали? Наверное, в третью же ночь. Дом выкатил всю артиллерию. — Саймон помедлил. — Какие же выводы, Том, сделает из этого ваша юная головушка?
Том игнорировал выпад. Даже не заметив его, он настойчиво спросил:
— А вы помните фамилию Лоры?
— Разве это существенно? Что она может вам дать? — Что-то в голосе Тома зацепило его. — Что вы хотите сказать?
— Вы помните фамилию Лоры? — криком ответил он.
— Джеффри, но зачем она вам?
— О Боже! Я не могу… — Он умолк, смахнув волосы со лба, и сказал: — Меня зовут Том Джеффри Крэбтри. Мою мать звали Лора Джеффри, прежде чем она переменила фамилию. Я никогда не знал своего отца. — Слова торопливо сыпались друг за другом, слишком громкие, невероятные.
Мгновение они глядели друг на друга, слушая, как Бирн расхаживает в холле.
— Теперь ты знаешь, — сказал Саймон. Слова упали в тишину.
— Этого не может быть! Это совпадение, шансы…
— Какие шансы? — Губы Саймона искривляла пародия на улыбку, насмешка над иронией. — Никаких совпадений, никаких как и что. Вспомни, как ты познакомился с Кейт, как ты оказался здесь.
— Алисия… Господи, она твоя мать!
— Да, моя удивительная мамаша. Она была так добра, так помогла мне, когда я рассказал, что связался с этой девушкой, и мы попали в передрягу. Она обещала все уладить.
— А что, — близкий к истерике, Том почти хохотал, — она так и сделала!
В дверях кухни появился Бирн, привлеченный их голосами.
— Похоже, — проговорил Саймон медленно, — что мы с Томом родственники.
Пока они объясняли, Бирн подумал, что эта мерзкая шутка приобретает какой-то мюзик-холльный поворот. Так кто же этот мужчина, с которым я видел тебя прошлой ночью? Это не мужчина, это мой отец…
— Теперь ты знаешь, — сказал Саймон Тому. — Теперь ты знаешь, на что это похоже. — На губах его заиграла улыбка, которой глаза не вторили. — Ты унаследовал фамильного беса. Но есть одно утешение. Дом тебе не достанется, скоро он будет принадлежать Кейт. Голубое поместье никогда не было моим, не станет оно и твоим. А значит, нечего беспокоиться.
Голос его умолк.
Дом все еще ждал.
36
Вскоре после того Физекерли Бирн оставил дом, сказав, что ему нужно сходить в коттедж умыться и переодеться. На деле он просто хотел убраться из дома. Насыщенная клаустрофобией истерическая повесть со всеми перепутанными взаимоотношениями мало что говорила ему. И его не слишком волновало, следует ли считать негодяем Питера Лайтоулера или нет. Пустяк в сравнении с проблемой, стоявшей перед ним.
