Вера Крыжановская - Заколдованный замок
«На прощание позвольте мне привести вам слова, которые некогда сказал мне Ренуар и которые врезались мне в память. „Злодеяния разбойника, — сказал он мне, — караются законом, тюрьмой и ссылкой, но чем карают нравственного убийцу, который крадет не деньги — материальное добро, а гораздо более драгоценное сокровище: доверие, уважение, счастье, веру и чистые порывы души? Чем карается человек, медленно убивающий невинную жертву своим позорным поведением и наносящий ее душе неизлечимые раны?“
Последние строчки произвели на Беранже действие пощечины. Внутренний голос нашептывал ему, что Алиса права, что его поведение по отношению к невинному существу, вверившему ему свою любовь и свое счастье, недостойно и преступно. Что — то похожее на угрызения совести зашевелилось в его распущенной душе, и он нерешительно стал искать глазами портрет Алисы, стоявший на его бюро и изображавший молодую женщину в подвенечном платье. В больших, ясных глазах ее отражалось спокойствие невинности. Чистый взгляд, казалось, был устремлен на него и пронизывал до глубины его бесчестного и предательского сердца. Он вдруг выпрямился и с трудом дотащился до спальни. Здесь лег в постель и закрыл глаза, но образ Алисы и слова Ренуара продолжали его преследовать. Алиса требует развода!.. Нет, никогда он не согласится на это и не очистит дорогу Гюнтеру, которого подозревал в том, что он слишком интересуется Алисой.
Часы пробили полночь и оторвали маркиза от его мыслей, дав им другое направление.
„Однако, Мушка не пришла! Вероятно, Бертран отговорил ее из чрезмерной заботы о моем здоровье,“ — подумал маркиз.
В эту минуту шуршание платья, сопровождавшееся каким — то странным звуком, напоминавшим треск горящих сухих веток, заставило вздрогнуть Беранже. Он поспешно выпрямился и устремил взор на стоявшую посреди комнаты женщину, закутанную в черное.
— Мушка! Это ты? — спросил взволнованный и удивленный Беранже.
Женщина откинула вуаль и тихими и легкими шагами подошла к нему.
Это действительно была Мушка. Она была страшно бледна и веки ее имели синеватый оттенок, как это бывает у покойников. Пылающие глаза ее имели непередаваемое выражение, а слегка открытые губы были красны, как кровь.
— Что с тобой, Мушка? Ты больна?
Куртизанка покачала головой.
— Нет, я здорова. Если ты скроешь от всех мое посещение, я буду навещать тебя, мой Беранже. Нескромность с твоей стороны погубит меня! Если ты любишь меня, ты останешься здесь. Я буду навещать тебя и дарить своей любовью.
— О! Если ты желаешь этого, я, конечно, буду молчать. Но скажи мне, что с тобой случилось? Отчего ты прячешься?
— В другой раз я расскажу тебе все; теперь же мне довольно счастья видеть тебя снова, — ответила куртизанка, пылко бросаясь в объятия Беранже.
Губы, которыми она целовала своего любовника, были холодны, как лед.
Беранже страстно ответил на ее объятия. Но вдруг голова у него закружилась и он откинулся на спинку дивана. Им овладела какая — то приятная дремота, мало — помалу перешедшая в окончательное изнеможение, сопровождавшееся странным ощущением. Ему казалось, что из всего его тела исходят потоки тепла и жизни, причем члены его холодели и делались тяжелыми. Он сам не мог определить, сколько времени продолжалось такое состояние, как вдруг он точно внезапно пробудился. Мушка сидела рядом с ним и крепко пожимала ему руки. Лицо ее слегка окрасилось, и только фосфоресцирующие глаза ее по — прежнему смотрели на маркиза со странным выражением, возбуждая в нем никогда еще не испытанные чувства.
Беранже казалось, что он никогда еще не видал ее такой красивой и обольстительной. Внезапный порыв страсти охватил его и, позабыв все, он прижал ее к своей груди.
Как только появились первые признаки рассвета, Мушка встала.
— До свиданья, дорогой мой! Я должна оставить тебя. Если ты, как обещал, сохранишь мою тайну, я буду навещать тебя.
Она обвила руками его шею и в последний раз прижалась своими холодными губами к губам любовника. Затем с поразительной ловкостью и легкостью она скользнула к дверям и так быстро исчезла, что можно было подумать, что она растворилась в портьере.
Беранже остался один. Он чувствовал такую страшную слабость, что не мог шевельнуться и лежал в совершенном изнеможении. Казалось, вся жизненная сила оставила его. Потом он заснул глубоким, но тяжелым и беспокойным, как кошмар, сном.
На следующий день маркиз проснулся очень поздно. Он был так истощен, что за завтраком, вместо прописанного молока, выпил стакан старого вина. Затем, перейдя в кабинет, он еще раз перечитал письмо Алисы и, по зрелом размышлении, написал ей ответ.
За этим занятием его застал Бертран, который имел очень озабоченный вид и объявил маркизу об исчезновении Мушки. Истощенный вид Беранже и его страшная бледность очень удивили Бертрана.
— Какой у тебя нехороший вид, Беранже! Что с тобой? Болен ты или отъезд жены до такой степени огорчает тебя? Вероятно, это письмо ты пишешь ей?
— Увы! И какое письмо! Но прочти лучше сам, — сказал маркиз, с гримасой подавая другу письмо.
Бертран надел пенсне и прочел вполголоса:
„Дорогая моя Алиса! Никогда я не предположил бы, что в твоем маленьком ангельском сердечке может заключаться столько ревности и гнева. Как можешь ты так близко принимать к сердцу мою выходку, дурную и недостойную, сознаюсь в этом, но вызванную слишком большим количеством шампанского? Скажу даже больше! Как могла ты хоть на минуту подумать, что я предпочитаю тебе падшую женщину, которая только играет в любовь? Нет, нет! Тебя одну я люблю! Несмотря на все мои безумства, ты всегда была и будешь истинной царицей моего сердца, чистым ангелом моего домашнего очага!
Ты убежала от меня, дорогая моя, и написала мне суровое и жестокое письмо, в котором требуешь развода. Позволь мне ответить тебе, что я никогда не соглашусь расстаться с тобой. Но зато клянусь тебе, что никогда больше не повторится сцена, подобная той, которая так оскорбила тебя. Если бы я не был болен, то вместо этого письма лично приехал бы к тебе и на коленях вымолил бы твое прощение. Ты, может быть, еще не знаешь, что Ренуар хотел убить меня и что я страдаю от раны в голову. Как только я буду в силах, я тотчас же вернусь в Париж, к твоим ногам, моя обожаемая Алиса! Надеюсь, что к тому времени гнев твой успокоится и ты снисходительно отнесешься к своему легкомысленному и раскаивающемуся Беранже“.
— Браво! Какой стиль! Какое неотразимое красноречие! Раскаяние несомненно. Если у маркизы нет задней мысли, она будет тронута и простит тебя, — сказал, смеясь, Бертран. — Но ты серьезно не хочешь разводиться со своей идеальной супругой?
