Стивен Кинг - Темная любовь (антология)
— Мне пора. Перезвони через минутку.
По моим предположениям, операция по заказу рамы займет больше минуты, но я молчу.
— Что вам? — спрашивает тип. Голос у него обиженный — клиенты явно мешают ему жить.
— Я звонила вам на неделе… кстати, еле пробилась: телефон все время занят. — Я испепеляю его взглядом, теперь мне ясно, почему у них все время занято. — Мне нужно вставить эту картину в раму; человек, с которым я говорила, сказал, что это займет всего несколько дней.
— А-а. А Дейва нет.
— Кто такой Дейв? — озадаченно спрашиваю я.
— Это он рамы делает. Не знаю, когда он вернется.
— Вы можете мне сказать примерную стоимость?
— Я рам не делаю.
"Ты вообще хоть что-нибудь делаешь?" — подмывает меня спросить. — Ну, а прейскуранта какого-нибудь у вас разве нет?
— Ага.
Знаю-знаю: какая наглость с моей стороны ожидать, что этот тип хоть пальцем об палец ударит.
Тип берет у меня картину, а я шлепаю его по руке. — Не трогайте холст. Испортите.
— У меня руки чистые.
— Неважно. Даже если вы только что их мыли, все равно могут остаться пятна.
Он опять пытается взять картину, вновь лапая холст пальцами, а я вырываю ее. Он хватает картину, чиркнув ногтем по краске. Остается шрам длиной в дюйм.
Вся работа коту под хвост…
— Идиот. Погляди, что ты натворил. — Со слезами на глазах я прижимаю картину к себе. — Заказ отменяется. Просто передай Дейву или как его там, что на днях я вернусь. И не из-за рамы, а чтобы на тебя пожаловаться.
— Катитесь на хер, леди. — И, поворачиваясь ко мне спиной, он уже тянет руку к телефону.
Хлопнув дверью мастерской, я возвращаюсь к машине. Под "дворником" трепещет какой-то листок вроде официального бланка. Я разглядываю его, не веря своим глазам. Штрафная квитанция.
За что?
Оглядевшись по сторонам, впервые замечаю пожарный кран. О-о-х. Я его даже не видела, когда парковалась. Хватаю квитанцию, чуть не разорвав ее надвое, и швыряю в сумку; потом долго сижу, рассматривая картину.
Шрам можно замазать, не такой уж он глубокий, но меня зло берет. Почему мне попался такой идиот? Почему он меня не послушал? А Джек — почему он меня не послушал? Достаю перочинный нож и пробую, развернув лезвие плашмя, разровнять краску. Но рубец только хуже выглядит. Внезапно мной овладевает ненависть к приемщику, ненависть к его наглым рукам, ненависть к картине. Я вонзаю нож в холст и улыбаюсь, услышав треск полотна. Режу и режу, пока от картины не остаются лишь жалкие ошметки; швыряю эти ошметки на заднее сиденье.
Волосы падают мне на лицо, и я откидываю их со лба обеими руками, не думая о ноже. Кончик лезвия чиркает по моему виску. Роняю нож. Он падает на пол. Облизываю пересохшие губы.
Теперь меня всякая ерунда вгоняет в тоску; мелочи накапливаются, накапливаются, накапливаются, пока не становится невпротык. Покажите мне палец — и я разревусь или взбешусь. Надо взять себя в руки, надо вернуться в норму, вот только я разучилась это делать, понятия не имею, как навести порядок в моей жизни. Когда-то жизнь текла размеренно и стройно; теперь это полный хаос; я прикована к тележке аттракциона "Веселые горки", которая стремительно мчится — в основном под откос.
Ничего… напишем картину заново. И лучше, чем в первый раз. Мне все равно заплатят — это главное.
Завожу мотор и морщусь — машина ненадолго глохнет, но все же оживает разворачиваюсь, выезжаю на дорогу. Как раз вовремя, чтобы один красный японский автомобильчик чуть не срезал мне бампер, дико сигналя. Объехав меня, молоденькая девчонка за рулем показывает мне фигу.
Дайте дух перевести, сволочи, думаю я. Разворачиваясь, я никакой красной машины не заметила.
Когда я паркуюсь перед нашим офисом, замечаю: руки у меня дрожат. Подбираю с пола нож и, сложив, сую в сумку. Вхожу в здание, попадаю под холодную струю воздуха из кондиционера. Может, это наконец меня остудит, думаю я. Остудит не только в прямом смысле. Проходя по офису в свою комнату, здороваюсь все с теми же приевшимися рожами. Большинство просто кивает или пялится себе на колени. По моей спине ползут мурашки: что-то стряслось.
Не успеваю я усесться за свой стол, как звонит телефон. Шеф хочет меня видеть. Смотрю на часы — я опоздала всего на минуту. Это не криминал; мы уже беседовали насчет опозданий, и он говорит, что неважно, если я приду на несколько минут позже — я ведь все наверстаю в конце дня, он знает.
Приглаживаю волосы, пудрю нос, медленно иду по коридору к его кабинету, жду перед закрытой дверью. Пытаюсь завести беседу с его седовласой секретаршей Викки, но она резко срывается с места, пробормотав: "Я в туалет".
— Заходите, Кэрол, — говорит Дик, высунув голову в коридор. В его голосе — ни капли доброжелательности, одна вежливость. Я вхожу. В кабинете находится менеджер по персоналу, а также несколько заведующих отделами.
Стула для меня не предусмотрено. Все отводят от меня глаза.
Я остаюсь стоять. Дик прикрывает дверь.
Проходит к столу, усаживается. Берет маленький нож для бумаг в форме кинжала, с фальшивыми брильянтами на рукоятке. Лицо у него мрачное. — Мне очень жаль, Кэрол, но мы не удовлетворены вашей работой.
Я хлопаю глазами:
— Неудовлетворены? Но в прошлом месяце вы мне повысили зарплату по результатам моего годового отчета.
— Знаю, но еще тогда имелись проблемы.
— Почему вы ничего не сказали? Я бы попыталась что-то изменить, больше стараться… Я все еще могу уладить, — говорю я, пытаясь не сорваться на мольбу; мне не хочется, чтобы он заметил, как я перед ним пресмыкаюсь. Хоть это и правда.
Он гладит нож. "Чтоб тебе порезаться, — думаю я, — и все твои драгоценные ежемесячные отчеты кровью залить".
— Мне очень жаль, Кэрол, но нас совершенно не устраивают ваши результаты. За прошедший год вы недостаточно выросли в профессиональном смысле; мы ждали, что вы будете более агрессивным распространителем. Есть и еще одна частность — ваши личные проблемы. Они отрывают у вас силы, необходимые для работы, и неблагоприятно влияют на трудовой процесс.
"Неблагоприятно"? "Частность" — эта самая мелкая неприятность с Джеком — не оставила от моей жизни камня на камне. Какое уж тут "неблагоприятное влияние". Он что, не владеет английским языком? Когда это все началось, Дик пригласил меня в кабинет и долго рассказывал, как он за меня переживает и как они все понимают, и все поймут, если мне иногда понадобится отпроситься на день — на два, и так далее. Такая теплота, такое дружелюбие… такое двуличие.
— …и мы вынуждены с вами расстаться.
"Расстаться"? Никак не пойму, что они хотят этим сказать. Я осознаю, что пропустила мимо ушей несколько его фраз, но они не важны. Весь смысл заключен в его последних словах.
