Кирилл Манаков - Хроники последнего лета
Но незнакомец, по всей видимости, был лишен спасительной чуткости, поскольку ответил, не выказывая страха и трепета:
— Пожелание мира повелителю — это долг каждого подданного, а если подданный удостоится счастья лицезреть повелителя, то, поистине, он обязан высказать пожелание, и счастье это стоит любого наказания!
На некоторое время воцарилась тишина, которую опять нарушил дерзкий незнакомец:
— К тому же, у меня есть веская причина не опасаться на свою жизнь…
— Какая же? — не удержался халиф.
— Повелитель правоверных попросил у Всевышнего милости для меня, ничтожного. А это значит, что сам повелитель уже одарил меня своей милостью и помиловал! Чего же мне страшиться?
Джафар невольно посмотрел на верного стража халифа — могучего Масрура, неподвижно стоявшего за спиной незнакомца. Масрур внушал ужас едва ли не больший, чем сам Гарун Ар Рашид, собственноручно свершая суд над преступниками. Легкий, почти незаметный знак — и широкое лезвие клинка, выкованного в Дамаске лучшими мастерами, вылетало из ножен…
Но на этот раз все пошло иначе. Халиф рассмеялся и милостиво произнес:
— Ты сумел развеселить меня. Ты не похож на крестьянина. Кто ты?
— Я не крестьянин, — ответил незнакомец, — мои вещи… их забрали.
Гарун Ар Рашид кивнул, и двое слуг стремглав подбежали к груде сваленных на земле вещей, выудили оттуда большую сумку с длинной лямкой, поднесли и вытряхнули содержимое к ногам халифа.
— Дичь? Две утки, насаженные на одну стрелу! Прекрасный выстрел! Как тебя зовут?
— Муса ибн Идрис.
— Значит, Муса… Ты — искусный охотник, верно?
— Великий халиф видит суть вещей.
— Муса ибн Идрис, ты производишь впечатление человека умного. Как же ты осмелился нарушить мое повеление не появляться на улице после захода солнца? Вчера на всех площадях глашатаи объявили, что за это полагается смерть посредством отделения головы от тела. Тебе не нужна голова?
— Да позволит Великий халиф сказать слово в свое оправдание, но я неделю был на охоте, вернулся только сегодня и тотчас же был схвачен стражниками… Я не мог знать о воле халифа!
— Стало быть, — задумчиво произнес Гарун Ар Рашид, — ты невиновен… Но повеление халифа нарушено. Это плохо. Что ты сам думаешь об этом?
— Сказано: «Долгота власти обеспечивается справедливостью». Я прошу у Всевышнего долгого правления Великого халифа. К тому же, как не Великому халифу знать, что такое справедливость, ибо назван он этим именем.
Гарун Ар Рашид громко рассмеялся:
— У тебя хорошо подвешен язык, Муса ибн Идрис. Ты ученый?
— О нет! Ученым может назваться только тот, кто исправно посещал школы и университеты. Я всего лишь беседовал с мудрыми людьми из числа ученых.
— Похоже, ты встречал достойных мудрецов… Спрошу по-другому: ты сведущ в науках?
— О каких науках спрашивает Великий халиф? Во всех науках сведущ лишь Всевышний.
— Расскажи, что тебе известно о Писании Всевышнего?
— Да простит Великий халиф своего раба, но о каком именно Писании идет речь? Волей Всевышнего нам было ниспослано несколько Писаний, а мне посчастливилось изучать книгу пророка Мусы, книгу Инджил, которое упорствующие в заблуждении христиане именуют Евангелием, и, конечно же, Святой Коран.
— Хорошо, — воскликнул Гарун Ар Рашид и вскочил на ноги с низкой скамейки, устланной расшитыми золотом мягчайшими подушками, — я желаю говорить с тобой, Муса ибн Идрис! Следуй за мной!
Джафар, Масрур, стражники и слуги склонились в глубоком поклоне, а Муса ибн Идрис поднялся и прошел за халифом в маленькую комнату. Масрур задернул портьеру и, скрестив руки, встал на входе.
Плотная ткань задерживала звук, и великий визирь, хоть и напрягал слух, не смог разобрать слов.
Беседа продолжалась долго и прервалась призывом муэдзина к вечернему намазу. Халиф с задумчивым видом вышел из комнаты, и опытный взгляд Джафара сразу же уловил необычную красноту глаз, свидетельствующую о том, что слова собеседника тронули повелителя до слез.
Словно подтверждая догадку визиря, халиф воскликнул:
— Воистину, велика мудрость этого человека! Если бы он написал книгу, где повторил слова, сказанные мне, то польза для правоверных была бы неисчислима!
Джафар подумал, что сейчас Гарун Ар Рашид, по своему обыкновению, осыплет Мусу ибн Идриса благодеяниями, но халиф подозвал Масрура, кивнул в сторону прикрытого портьерой входа в комнаты, где оставался его недавний собеседник, и негромко сказал:
— Отрубить ему голову.
* * *Султан перегнулся через стол, внимательно заглянул в глаза Ахмеду, словно пытаясь прочесть потаенные мысли, и спросил громким шепотом:
— Ты знаешь, почему халиф приказал казнить Мусу?
— Нет, — ответил Ахмед.
Султан вернулся на место и сказал уже обычным голосом:
— Когда отец впервые рассказал эту историю, мне было четыре года. И я расплакался. Почему? За что? Муса — прекрасный человек, мудрый, талантливый, и, главное — он не виновен! Не мог он знать об указе халифа! Неужели великий Гарун Ар Рашид — просто жестокий тиран? Жестокий до бессмысленности?
— И что же на самом деле?
— Ответ на этот вопрос я нашел, прочитав много книг, названия которых ничего тебе не скажут, — заявил Султан с некоторым самодовольством, — знаешь, что происходило в это время?
— Нет.
— Это только в сказках Халифат процветал. Все не так просто. Гарун Ар Рашид был окружен врагами. Бунты возникали в Египте, Сирии, Тунисе, да что там — чуть ли не во всех городах имелись очаги смуты. И проявить малейшую слабость — значило дать шанс врагам и вселить сомнение в сердца подданных. Жалость и власть — вещи несовместные. Высшая справедливость означает сохранение и укрепление власти правителем — это благо для всех. Остальное — не важно. И спустя века, кто скажет плохо о Гаруне Ар Рашиде? Хотя, по правде, трудно его назвать великим правителем… Но это — другая история. Кому важна истина, если люди хотят слушать красивые сказки?
— Я все понял, — кивнул Ахмед, — ты думаешь, что потомки будут считать нас хорошими людьми. Это так?
— Конечно.
— А то, что на твоих руках кровь единоверцев?
— Гарун Ар Рашид убил мусульман едва ли не больше, чем неверных. Того же Джафара по его приказу удавили в тюрьме. И что? Мнение нескольких умников, читающих старые книги, ничего не изменит. Да и зачем?
Ахмед несколько минут пребывал в задумчивости, потом, словно внезапно проснувшись, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и решительно сказал:
