Игорь Николаев - Дети Гамельна
Насколько память не подводила Густава Вольфрама, чуть дальше по тракту, в паре баварских миль, стоял неплохой кабачок. По крайней мере, год назад точно стоял, хотя, конечно, за год много чего может случиться… Намного умнее было бы как-нибудь доплестись до него, чем останавливаться тут. Но очень уж много противных струек воды прокралось за шиворот, холодя и без того озябшую спину, да и конь уже еле переставлял ноги, явно выбирая лужу поглубже, чтобы при падении хозяин полностью все понял. Потому Густав решил не дожидаться огней вожделенного кабачка, а свернул к маленькой деревушке, примостившейся у тракта.
Проехал пару домов, выискивая, который побогаче будет. Старый ландскнехт-доппельзольднер не собирался, подобно нищим крестьянам, грызть траву всякую, запивая прокисшим пивом, из которого хозяева не всегда и крыс утопших вылавливают. Пока в мешочке за пазухой чуть слышно позвякивают лучшие друзья солдата, можно позволить, что поприличнее. Может, даже шлюха какая найдется. Хотя, вряд ли, такие развлечения надо искать в городе. Иль в походе, когда за каждым отрядом плетется длинный обоз с разными разностями и непотребными девками в том числе. Деревня проще живет. Без излишеств.
Есть, вроде бы, то, что надо. Надо же, и в такой глуши есть кабак. Покосившийся забор доверия не внушал, перед правильной осадой или приступом развалится, но маленькие оконца светились теплым огнем, да и вывеска обещала «Свежая пиво и ида». Брюхо громко квакнуло, почуяв скорую жратву. Вот только…
Когда живешь с меча, быстро учишься чуять опасность задницей. Кто не учится, тот в солдатах долго не ходит. И сейчас указанная часть тела, несмотря на многочасовое пребывание в седле, просто вопияла о том, что здесь не все чисто. Всадник, да еще вооруженный — важное событие для такого богом забытого угла. Если солдат не приносит неприятностей, значит, может принести деньги — это знает и последняя деревенщина.
А здесь — вроде бы и звенел кольцом, подвязывая устало всхрапывающего норица у коновязи, но не выскочил ни хозяин, ни даже мальчишка какой. Дети не показывают из-за углов чумазые рожицы, борясь со страхом. Конечно, может быть, все дело в дожде, но на всякий случай Вольфрам незаметно проверил, хорошо ли ходит в ножнах корд, не отсырели ли кожа и дерево, стиснув клинок в самый неподходящий момент.
Ладно, посмотрим. Ветерану Дессау и десятка не столь знаменитых битв негоже впадать в панику только потому, что у местных селян заложены уши. Вряд ли найдется сумасшедший, который вздумает ограбить ландскнехта, хотя, конечно, голод и не на такое безумство толкнет. Цвайхандер пусть так и висит, отвлекая внимание. Случись беда, главную работу сделает корд, что висит на поясе. Да и малый пистолет работы османских мастеров греется рядом с гульденами, главное, чтобы порох не отсырел. Хоть оружие укрыто от влаги на совесть, сырость — такая зараза, не одного доброго солдата толкнула в объятия Старухи, что дарует вечный сон в могиле…
— Да пребудет Господь в этом славном месте! — поприветствовал Вольфрам, толкнув тяжелую дверь. Произнося это, ландскнехт почувствовал неприятное чавканье в сапогах — все-таки прохудившиеся подошвы набрали воды — и машинально скривился в недовольной гримасе. Так что приветствие не слишком удалось, но если кому не нравится, это его заботы.
В тесном, с позволения сказать, «зале» с низким закопченным потолком сидели трое, они как по команде уставились на гостя. Опытным глазом Вольфрам выделил кабатчика, толстого, как бочка (интересно, подумалось ландскнехту мимолетом, а кабатчики вообще бывают худые?). И двое крестьян, явно местных, судя по достаточно свободным позам. В незнакомых местах селяне всего боятся, жмутся по углам, чем и привлекают к себе внимание лихого люда.
Все трое были явно чем-то озабочены. И озабочены крепко.
Кабатчик, мазнув опытным взглядом по гостю, сразу заприметил и оценил цветастую раскраску одежды. Но все же спросил, очевидно, на всякий случай:
— Герр изволит быть ландскнехтом?
— Именно! — сразу же надулся Густав. Не сказать, чтобы он так уж любил важничать, скорее, даже наоборот, но с таким народом лучше сразу показать, кто есть кто, так уважения больше. Да и вообще, лишняя скромность не годится для показа темному люду, они ее все время путают с трусостью. — И не просто ландскнехт, а доппельзольднер!
— Это как? — не понял один из крестьян, кстати, достаточно храбрый для вопроса.
— Не знать такого стыдно! — покраснел от гнева Вольфрам, демонстративно опуская руку на рукоять корда.
— Прошу вас, герр доппельзольднер, не гневаться на нас! Ибо незнанием вызван вопрос сей, а отнюдь не желанием оскорбить столь достойного воина, коим вы, без сомнения являетесь! — влез в разговор второй крестьянин, судя по гладкости речи, крестьянином вовсе и не являющийся. Уж в красивых-то словесах недоучившийся студент, коим в далекой юности являлся Густав, разбирался на славу. Вольфраму стало немножко обидно, что он так ошибся в оценке человека. Хотя, плевать.
— Салерно? — подмигнул ландскнехт «лже-крестьянину».
— Прага [19], — коротко ответил тот, вмиг растеряв словоохотливость. Похоже, «лже-крестьянин» уже пожалел о неосторожном выступлении.
— Пива желаете? — спохватился кабатчик, поняв, что разговор двинулся куда-то не туда и грозит неизвестно куда привести. Вон, оглобля какая у ландскнехта при себе. И махать горазд, на рожу стоит только глянуть.
— Лучше вина. Если такое тут имеется. — Густав опустился на лавку, сдернул, наконец, промокшую насквозь шляпу и положил подле себя. Пропитанный водой войлок расплылся бесформенным кулем. Затем ландскнехт стянул перевязь меча, аккуратно поставив оружие в угол, с наслаждением вытянул ноги. И выжидающе уставился на замешкавшегося кабатчика.
— Для такого гостя — найдем, — понятливо кивнул толстяк и исчез в полумраке подсобки.
Вскоре кабатчик объявился на свет, нагруженный радующей глаз ношей. Тяжело опустился на стол пыльный кувшин, судя по приятному бульку — отнюдь не пустой. Рядом пристроилась солидная тарелка с холодным мясом. Да, сразу видно, в этих краях пока не появлялись в изобилии ни война, ни солдаты.
Завершив благую миссию, кабатчик застыл у стола монументальной аллегорией стяжательства. Фыркнув в усы, Вольфрам выложил пару монет и ехидно уточнил:
— Хватит?
— Вполне! — кивнул довольный хозяин и снова скрылся в подсобке. Монеты словно по волшебству испарились со стола. Древнее колдовство потомственных владельцев кабаков, несомненно.
На удивление, вино оказалось вполне неплохим. Не фалернское и даже не рейнское, но всяко лучше того пойла, что следовало ожидать в краях, давно не осеняемых Божьей Благодатью.
