Юрий Петухов - САТАНИНСКОЕ ЗЕЛЬЕ
Какой-то тип в кожанке и полосатых штанцах выволок из очередного десятка субтильную голенькую дамочку, поволок прямо к нише. Сергей замер. Дед Кулеха и глаза прикрыл. Но тип не заметил их впотьмах, он прислонил дамочку к стенке, рассупонился, икнул и принялся молча, сосредоточенно насиловать упиравшуюся поначалу дамочку. Работал он деловито, распространяя на десять метров вокруг матерый чесночно-самогонный перегар. Дамочка взвизгивала, охала и все время льстиво пристанывала:
– Ах, какой мужчина! Какой мужчина!!! Вы ведь не тронете меня теперь, после всего? Ведь нет? Ах, какой мужчина!
Был бы у Сергея револьвер, он бы одним выстрелом уложил обоих, в спину, наповал!
– Ах, какой... Вы ведь не убьете меня? Не будете стрелять в меня?! Ах, какой вы могучий и дерзкий, ах!!!
– Ня буду я в тя стрелить, уговорила! – просипел тип, закончив дело.
Он тщательно застегнулся, расправил плечи, потом подхватил голенькую дамочку на руки, прошел с ней к дыре и бросил свою ношу прямо вниз.
– Не-е-е-ет!!! – донеслось из неведомых глубин. – Не-е-е-е-ет!!!
– Как его нет,– просипел тип, – не нет, а да!!! У нас с мировой контрой один разговор! И никаких послаблений классовому врагу!!! Ясно, едрит вашу переедрит!!!
Какой-то офицерик, молоденький и тощенький, с рыженькой полоской усиков на верхней губе ринулся было на палачей своих. Но затарахтел «максим», и офицерик упал. Рядом с ним упало еще человек восемь.
Тип в кожанке ткнул пальцем в двоих, рыгнул пьяно.
– Отволочь трупы паразитов в дыру, едрена! Живо! За расторопность вы у мене последними в расход пойдете!
Пока отволакивали трупы к дыре, исполнители успели раздавить четверть с мутно-белесым содержимым.
– Вот черти! Вот иксплуататоры трудового люда! – шепотом сокрушался дед Кулеха. – Пьють! Ведь в натуре самогонку пьють! А я уж девятый ден пощуся!!!
Сергей зажимал ему рот и сам матерился – но мысленно.
Потом опять стреляли – долго и нудно. Разлеталась крупными брызгами кровь, кричали жертвы, хлюпало и чавкало под сапогами. Шла обыденная, повседневная работа.
У Сергея ноги затекли, он и стоять-то больше не мог. Голова раскалывалась, в спину будто кол осиновый вбили – и не нечистая сила вроде, а хребтом этот кол чуял.
После восьмого десятка исполнители опять пили. Пили и ругали приговоренных. Потом начали палить. В подземелье от смрада и пороховых газов дышать нечем было. Половина оставшихся лежала без сознания в кровавой жиже, другая жалась к стенам, сидела на корточках, дрожала – это были живые трупы, их уже убили однажды – там, наверху, а теперь привели убивать во второй раз, и потому многим было не так страшно.
Трижды исполнители то поодиночке, то тройками, приходили мочиться. И Сергей все выбирал момент – сейчас, вот сейчас! он прыгнет на этого жирного гада во френче с чужого плеча, сломает ему шейные позвонки, придавит без звука, накинет на себя френч, фуражку... и наверх, наверх! Пока разберутся что к чему, он сомнет корявого у «максима», выскочит за дверь... А там – была ни была!
Но всякий раз его что-то останавливало. То ли духу не хватало, то ли и впрямь не та раскладка раскладывалась.
– У мене патроны кончились! – пожаловался колченогий.
– Ты, сука, не сачкуй, не перекладай на других работенку-то! – взъярился тип в кожанке. – Лупи гнид по башке! Баб можешь и так пихать, ети не выскочут, силенок не хватит!
Колченогий стал «лупить» рукоятью в затылок. Судя по гулким и глухим ударам, всхряпам и хлюпам, у него получалось все преотлично.
Сергея тошнило. Но желудок его, кишки, пищевод были пусты, безнадежно пусты.Он слизывал языком воду со стен. Но утолить жажды не мог, пить хотелось страшно. Да и какая это вода была, это выступала на сводах растворенная в воздухе кровь, конденсировалась, сочилась будто из самой земли-матушки.
– Все, Филя! Завязывай! Изработались! – пьяно выдал наконец тип в кожанке. – Остатних секи из пулемета! С етими гидрами по-благородному никак нельзя, Филя!
– Заело чегой-то! – отозвался Филя.
Дед Кулеха нутром чуял, что приблудный мужичок подведет его, подставит. Ох, не Господом он послан, не Господом! Совсем другой силой! Кулеха молился – но молился про себя, просил только о себе! Он восемь ночей продержался, и в девятую его Силы Небесные оберегут, не дадут на расправу. Но вот на приблудного надежды не было. Шаткий мужичишка! И-ех, Серенька!
Сегодня каты что-то много пили. Деду Кулехе было невмоготу – хучь глоточек бы, хучь полизать-то! Нет, стой и сопи себе в две дырочки на тверезую башку! Ох, тяжко!
Часто ходили отливать. А один, по самый конец, тот, что в френче да фуражке, приперся в угол по большому делу, уселся, раскорячился, надулся...
Кулеха не успел и за рукав ухватить приблудного – тот соколом вырвался из ниши, обрушился всем телом на сидящего. Только хрустнуло что-то, треснуло, хлюпнуло... и все!
– Моня! Засранец хренов! Че застрял-то?! – позвали от дыры. – Щя допивать станем, смотри!!!
– У-у-пту-у-у!!! – отозвался невнятно приблудный не своим басом.
А сам-то сдирал френч, напяливал фуражку, стаскивал сапоги – дед Кулеха все видел, все! И-эх, погубит, ни за что погубит приблудный! Сердчишко у старика дрожало заячьим хвостом, ноги подкашивались.
– Моня-я!!! Едрена канитель! Мотри, не оставим!!!
Исполнители были в дымину пьяные. Голоса их стали дурными и бабьими, как с недельного перепою. Дед Кулеха мелко-мелко крестился, закрывал глаза – он не хотел видеть таких страстей, чего же будет-то?!
– А-аййй!!! – вскрикнул вдруг кто-то от дырищи. – Мать вашу-у-у-у...
На секунду воцарилось молчание. Потом другой выдохнул проникновенно:
– А Семен-то наш, сучонок хренов, дармоед косопузый, в дыру сверзился, оскользнулся!
И еще немного помолчали.
Потом басок выдал:
– Помянем же, товарищи, друга и бойца с мировой контрой! Ну! Вздрогнули! Несгибаемый был борец, матерый человечище!
Дед Кулеха осторожно приоткрыл один глаз. И увидал, как приблудный Серенька, обряженный во френч и фуражку, подымается по лестнице. Вот он на первой ступеньке, вот на пятой...
– Куды, Моня?! – заволновался корявый Филя-пулеметчик.
Удар был настолько мощным, что Филя взлетел в воздух, обрушился всем своим корявым телом на типа в кожанке, сбил с ног. И тут же грянул пулемет.
Когда дед Кулеха в следующий раз приоткрыл глаза, все исполнители валялись в кровавой жиже на земле. Позы их были страшны и непристойны, так могли валяться дохлые шакалы, но не люди. Дед Кулеха вышел из ниши, подошел ближе и плюнул в катов.
На верхней площадочке лестницы никого не было. Только дверь тихонько поскрипывала. Дед Кулеха преодолел страх, поднялся, потянул дверцу на себя.
