Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
Черт, пронеслось в голове у Бернарда, черт, черт. Он скрестил руки на груди и обхватил ладонями плечи. Он не знал, что сказать. Он всегда думал, что это не важно, что ему все равно. Что ему даже нравится то невысказанное знание, молчаливое понимание, которое существовало между ним и Харпер. Он вырос в Озерном краю, в семье трактирщика. Учился в частной школе в окрестностях Лондона. Даже когда он был совсем маленьким, Харпер часто навещала его. Их беседы были проникновенными и целенаправленными. Она так внятно, так полно, с таким материнским участием рассказывала ему о своей миссии, что он быстро осознал, что это и его миссия по рождению и по праву. Разве с ее стороны было неискренним не произносить вслух того, что он знал и так?
— Мне нечем дышать! — прокричал Бернард и в отчаянии вскинул руки. На подушечках пальцев проступила кровь: он содрал кожу. Он снова бессильно уронил руки. Он лежал и кричал: — Мне нечем дышать!
— Когда я впервые встретил ее, — донесся снаружи бесстрастный голос, — когда я нашел ее, она пропадала. Матери у нее уже не было, отец сидел в тюрьме. Ее жизнь была сплошным самобичеванием. Это она захотела быть со мной, она сама за мной пошла.
— Мне это известно, — еле слышно произнес Бернард.
— Прекрасно. Я рад, что хотя бы это она тебе сообщила. И если я унижал ее, если причинял ей боль, то потому лишь, что она сама этого хотела. Она умоляла меня. Валялась у меня в ногах. Требовала. Падала передо мной на колени. Ты слышишь, Бернард?
Бернард почувствовал острый приступ тошноты. Ему казалось, что сейчас его вывернет наизнанку вместе с кровью, кишками и еще теплившейся в нем искоркой жизни. Зловоние, спертый воздух — все отступало перед миазмами, которые источал этот голос. Они проникали под кожу, холодные и агрессивные. Они смешивались с его собственной жаждой жизни и отравляли сознание. Его тошнило от ласкающего слух яда.
— И вот теперь, — продолжал тот, кто стоял снаружи, — теперь память об этом не дает ей покоя, и она во всем винит меня. Она дает волю самым низменным страстям, а главным злодеем оказываюсь я. Но это… искаженная картина. Она не только лишает меня права защитить свою честь — она лишает этого права тебя. Лишает тебя права признать в себе того, кто похож на меня. Потому что ты похож на меня, Бернард. И тебя это пугает. Ты пытаешься подавить в себе собственное «я». Оно стало для тебя проклятием. Ты предаешься унизительному разврату, чтобы — как бы это сказать? — чтобы оградить себя от подлинных устремлений, от подлинных побуждений своего естества. Это она сделала тебя таким. Она приучила тебя презирать самого себя, презирать в себе того, кто похож на меня. Ты спросишь почему? Да потому что для нее всякая ответственность — бремя, для нее жизнь — это танец, в котором я лишь жалкая марионетка. Все, о чем я прошу тебя, Бернард, это признать вероятность — всего лишь вероятность — существования иного мировоззрения. Мировоззрения, в котором тебе дана свобода. Свобода быть тем, кто ты есть.
Бернард прижал к лицу окровавленные ладони. Ощутил под содранной кожей влажную, пульсирующую плоть. С ним творилось что-то странное, он словно плыл куда-то… Как будто его душа вытекла сквозь поры и, растворившись в зыбкой дымке, вырвалась наружу, туда, откуда лился вкрадчивый голос.
— Мне очень жаль, Бернард, но приходит время — оно приходит для каждого из нас, — когда человек вынужден признать: все то, чему его учили, — ложь, и люди, которых он более всего любил, обманывали его.
…А Бернард уносился все выше и выше.
— Бернард, я тот, кем бы хотел стать ты. Я, святой Яго, твоя неотъемлемая часть. А ты — моя.
7
Небо над Белхем-Грейндж было затянуто черными грозовыми тучами. Южный ветер шумел в голых кронах буков и оставлял загадочные следы на траве, которая, клонясь на ветру, местами казалась более светлой. Эти светлые пятна возникали, кружились и исчезали. Появлялись снова, когда ветер усиливался, и разбегались по окрестным холмам, подобно следам привидений.
София шла уверенным шагом, все дальше и дальше удаляясь от особняка, от буковой аллеи; ей словно хотелось скорее оказаться в открытом поле, подальше от дома. Шторм, на ходу застегивая пальто, с трудом поспевал за нею.
Громыхнул гром, глаза Софии лихорадочно заблестели. На ветру развевались полы ее пальто. Черные волосы разметались и лезли в глаза, в рот. Время от времени София раздраженно смахивала их с лица.
— Мы не должны этого делать, — не останавливаясь, сказала она. — Не должны. Он болен. Ты только посмотри на него. С ним что-то происходит.
— Ты мне будешь рассказывать. — Шторм провел ладонью по лицу — в виске пульсировала боль. — Минуту назад он грозился убить меня.
— Что? София, замедлив шаг, недоверчиво покосилась на него. — Но это же смешно.
— Ей-богу! Он сказал, что вышибет мне мозги.
София фыркнула:
— Он просто пошутил.
— Ну да, он у тебя большой шутник.
София остановилась и повернулась к нему лицом. За буками виднелось правое крыло дома с темными окнами. София скрестила на груди руки. Шторм опешил. «Боже мой, снова этот взгляд, — пронеслось у него в голове. — С женщинами вечно одна и та же история, они постоянно заставляют мужчину чувствовать себя виноватым».
— Не могу поверить, что я позволила уговорить себя, — сказала она. — Неужели ты в самом деле ждешь от меня, что я стану допрашивать этого человека… мучить его вопросами о… о трагедии, которая произошла двадцать лет назад. Тем более теперь, когда он в таком состоянии. Он болен, Ричард.
«Для тебя это тоже было трагедией», — хотел сказать Шторм, но сдержался.
София не спускала с него глаз. Над горизонтом, расколов небосклон, полыхнула молния. Шторм поморщился. Ветер донес до них гулкий раскат грома.
— Так почему бы тебе не спросить у него, что с ним творится?
В глазах Софии отразилось непонимание:
— Что?
— Ну, ты приезжаешь домой, твой отец мрачнее тучи, на нем лица нет, почему бы тебе не спросить его прямо: «Папа, что с тобой? Может, вызвать врача?» Не понимаю, почему ты не можешь спросить его.
София удивленно моргнула, в ее взгляде уже не было прежней непреклонности. Тень сомнения пробежала по лицу.
— Ну-у… я, право, не знаю…
— Нет, я серьезно… ты же сама сказала: только посмотри на него. В чем же дело?
София растерянно переминалась с ноги на ногу.
— Но если он не хочет это обсуждать… То есть если он… не склонен…
— Одно я знаю наверняка — о чем-то он хочет поговорить. Не зря он грозился застрелить меня.
