Мария Семенова - Окольцованные злом
— Да, бурная жизнь, ничего не скажешь. Ну а правнук его как, тоже все буянит? — Подполковница оторвала глаза от ксерокопии и, закурив, глянула на подружку.
Катя махнула рукой, вытащила из пачки сигарету, прикурила от астаховской.
— Совсем крыша съехала. Молчит все время, вечерами где-то шляется. Вчера заявился уже за полночь, — вся рожа в кровище, ножом, видно, задели. Хотела в травму его свезти, а он только хмыкнул и спать завалился. А утром, — Катин голос вдруг задрожал, и на глазах выступили слезы, — ты, Тося, не поверишь, у него на морде даже шрама не осталось. Чудеса. — Она затушила окурок, вытерла мизинцем уголки глаз. — Меня вообще замечать перестал, смотрит иногда так, будто с ним тумбочка заговорила. Страшно мне. — Катя со стоном вздохнула и прильнула к плечу Антонины Карловны. — Можно, я сегодня у тебя останусь?
— Ну-ну, заяц, будет тебе. — Губы подполковницы нежно коснулись ее уха, ласково тронули шею, щекотно скользнули вниз. По Катиному позвоночнику пошла горячая волна, она задрожала, а руки Астаховой уже вовсю ласкали ее тело, противиться им не было сил. — Девочка моя. — Антонина Карловна сняла с подруги блузку, расстегнула лифчик и, ласково сжав затвердевшие соски, принялась ласкать их языком.
— Что ж мы делаем, Тося! — Опрокинувшись на спину, Катя извивалась от наслаждения, а влажные губы подполковницы медленно двигались от ее груди вниз, к животу, и, задержавшись около пупка, прижались к выпуклому бугорку, плотно обтянутому белыми трусиками. Астахова медленно спустила их и, ощущая, как тело партнерши сотрясается от нетерпения, дотронулась языком до набухшего клитора.
— Ты же сама хотела остаться. — Быстро доведя подругу до оргазма, Антонина Карловна улыбнулась и принялась раздеваться. Ночь любви только начиналась.
Катя обняла ее, тела их сплелись, и время для них остановилось. Наверное, правду говорят, что ни один мужчина не способен дать женщине того что она может легко получить от другой.
Дела минувших дней. 1926 год
Короткий осенний день уходил в прошлое. Яр кие закатные сполохи багрово играли на купол Исаакия, поверхность невских вод сделалась кроваво-красной, казалось, что град Петров охвачен языками адского пламени.
«Господи Боже мой, что стало со столицей! Запустив руки в карманы широкого парусинового пальто, Хованский неторопливо шагал по узки улочкам Петроградской стороны, — всюду гряз разруха, нищета. Его хорошие хромовые сапоги чуть слышно поскрипывали при ходьбе, в изуродованных ожогами пальцах дымилась папироса «Ява». Редкие прохожие в лицо Семену Ильичу старались не смотреть: приятного мало, потом всю ночь не заснешь. Миновав ржавый железный забор, Хованский пересек пустырь, где одиноко паслась коза, и двинулся мимо куч щебенки, густо поросших лебедой. Скоро он вышел к Малой Неве, вдохнул вечернюю речную сырость и на середине Тучкова моста остановился.
Желтые клены на набережной нехотя теряли листву, разрезая ленту воды, трудяга буксир тянул караван барж, в сгустившихся сумерках рогатила небо, махина Ростральной колонны. Внезапно, до боли сжав кулаки, Семен Ильич застонал. В опустившейся вечерней тишине со стороны Петропавловского собора донеслись торжествующие звуки — это над могилами российских императоров куранты играли «Интернационал». Кто был ничем, стал теперь всем.
Как все безвозвратно изменилось в столице! А ведь, казалось бы, совсем недавно по этим улицам фланировал цвет гвардии, прогуливались по Летнему саду хорошенькие барышни с солидным приданым, а вот там, неподалеку от Тучкова моста, пролегала знаменитая дорога — днем на Стрелку, а вечером — к беззаботным певичкам на Крестовский.
Да, прошлое не забывалось, хоть и поставили Семену Ильичу диагноз — амнезия. Он усмехнулся. Не доперли красные лепилы, что чего он не знал, того и не помнил. Долго поправляли ему здоровье, полагая, что пользуют железного чекиста Башурова. И не подозревал никто, что настоящего-то Ивана Кузьмича на далекой французской стороне давно уже раки сожрали.
— «И никто не узнает, где могилка его…» — Далеко выщелкнув окурок, Хованский миновал Стрелку, пересек Дворцовый мост и двинулся вдоль кое-где расцвеченных огнями витрин Невского. Брякали на стыках рельсов трамвайные колеса, изредка, оставляя шлейф сизого дыма, с грохотом проезжало авто, из кабаков доносились пьяные крики веселившейся напоследок нэпмановской сволочи. «Нет, дорогуши, перед смертью не надышитесь. — Семен Ильич криво улыбнулся и промокнул платком сукровицу на постоянно трескавшейся коже подбородка. — Придется вам скоро параши нюхнуть, и рыжье, господа, сдадите, как один. Советская власть шутить не будет».
Неподалеку от Гостиного двора, там, где находилась будка «Справочного бюро», откуда-то из темноты вывернули двое милицейских, преградив Хованскому дорогу:
— Гражданин, покажите документы.
— Пожалуйста. — Штабс-капитан едва заметно улыбнулся и, не выпуская из рук, продемонстрировал обложку тонкой книжицы: «ОГПУ».
— Извините, товарищ, служба. — Окаменев, милиционеры отдали честь и, не оглядываясь, быстро унесли ноги, а Хованский, без приключений добравшись до Староневского, свернул налево в массивную каменную арку. Этот загаженный кошками проходной двор он увидел однажды во сне, еще будучи в Египте, будь он трижды неладен. А нынче ни за что не смог бы ответить, что заставляет его бывать здесь и заглядывать в замазанные наполовину мелом окна квартиры на втором этаже, где проживает гражданка Елена Петровна Золотницкая со своим вторым супругом. Уж во всяком случае не пылкое чувство к тридцатилетней баронессе, носившей в девичестве фамилию Обермюллер, хотя она, конечно, ничего, в самом соку. Нет, дело заключалось в чем-то совершенно другом, и, сколько штабс-капитан ни думал об этом, ответа пока что не находилось.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ«Здравствуйте, Дорогой Друг! Как вам спалось?» «Приветствую вас, Аналитик. Спал, как всегда, замечательно, по совету Остапа Бендера сырых помидоров я на ночь не ем. А зачем вы спрашиваете?» «Дело в том, Дорогой Друг, что после детального знакомства с семейкой Башуровых мне начали сниться кошмары, публика еще та. Примерно как в песне:
Отец мой пьяница, за водкой тянется,
А мать гулящая, какой позор,
Сестренка старшая совсем пропащая,
А я, мальчишечка, карманный вор.
Одним словом, стремительное вырождение потомков баронов Обермюллер в воров, проституток и — прошу прощения, я никого не хочу обидеть — наемных убийц. Подробная информация на вашем сайте».
